Паром

Искандер Фазиль Абдулович

Форели

Не то что б вышел провиант, А так, забавы ради. Принес форелей лейтенант. Поймал на водопаде. К огню присел продрогший гость. Он молод был и весел. Одежду мокрую насквозь Он у огня развесил. Я в руки взял еще живых. Хватавших воздух глоткой. Была приятна тяжесть их. Как тяжесть самородка. Я трогал плавники и хвост. Оглядывал форелей. Вдоль спин, как отраженье звезд, Накрапинки горели. Где тайна этой красоты Прохладной и лучистой? Печать среды? Печать воды Высокогорной,

чистой? Одолевая непокой И смутное ненастье, Форель дрожала под рукой, Как вероятность счастья. Удач я в жизни не искал. Но все-таки, но все же Такая ночь, такой привал Иных удач дороже. Зачем мы ехали? Куда? Не помню — и не надо. Но не забуду никогда Ту ночь у водопада. Хребта заснеженный гигант В холодном лунном свете, Тебя, товарищ лейтенант, И три форели эти.

Обслуга

Официанту, и шоферу, И слесарю, и полотеру Даем на чай, даем на чай, Мол, на, бери и не серчай! Но тайное сомненье гложет, Догадкой смутною тревожит. Как будто обещал им счастье, А вместо счастья — маргарин. И это чувствует отчасти На чай берущий гражданин. Не потому ли не впервые Берет надменно чаевые И, нас же вывалив, как сор. Стреляет дверцею шофер!

Орлы в зоопарке

Орлы, что помнят свои битвы поименно. Дряхлеют за вольерами и спят. Как наспех зачехленные знамена Разбитой армии владельцев небосклона. Небрежно брошенные в склад. Вдруг вымах крыл! Так что шатнулась верба За прутьями. Что вспомнилось, орел? Плеснув, в бассейне вынырнула нерпа, Но зоопарк не понесет ущерба: Кругом железо, да и сам тяжел. Другой срывается на гром аэропорта. Все перепуталось в опальной голове. Он, крылья волоча, шагает гордо. Приказа ждет, а может быть, рапорта. На босу ногу в дачных галифе.

Положительные эмоции

Бывает, от тоски сдыхая И ненавистью полыхая К себе и к жизни: тлен и прах! …Долга трамвайная стоянка. Двух эфиопов перебранка. Тьму усугубивших впотьмах. Вдруг, Боже, запах каравая. Звон запропавшего трамвая! Пошло! Пошло! И впопыхах Летит окурок прямо в урну. Как метеор в кольцо Сатурна, Вскочил, и поручни в руках!

Определение скуки

Отчаянья девятый вал Подхватывал, бывало, Выныривал, переплывал. Вжимался пальцами в причал. Вновь набегающий смывал — Бултых с причала! Печаль, понятную уму, И грусть вечернюю в дыму Превозмогу, оттаяв. И только скуки не пойму — Страданье негодяев.

Минута ярости

Чтоб силу времени придать, Перезавел часы опять, И снова лопнула пружина. Опять бежать к часовщику. Как на поклон к временщику?! Взорвись, замедленная мина! И с этим хвать часы об стол. Я время с треском расколол, Детали к черту разлетелись! Быть может, мы уже в конце, И каменеет на лице Доисторическая челюсть.

Память

Поздравить с днем рождения забыл. Потом забыл и самый день рожденья. И вот приносит почта извещенье, Что умер друг. А он его любил. Он плакал одиноко в темноте. О чем? О том, что некогда, когда-то Была забыта маленькая дата. Образовалась щель. И мы не те. Он плакал, но и думал что есть сил О том, что сам он некогда, когда-то Забвением, пускай условной, даты Начало смерти друга положил. И собственного, может быть, конца Началом стала щелочка зиянья. Но эту мысль, и не без основанья. Он не хотел додумать до конца.

Слепой

Когда ударит свет в оконце И вскрикнет ласточка в саду, Слепой, проснувшийся от солнца. Глаза откроет в темноту. Что впереди? Давно немолод. Давно впотьмах пустынный зрак. Что зимний день? Там темный холод. Что летний день? Горячий мрак. Но есть любимый сон о детстве: Подсолнух в золотой пыльце И никаких грядущих бедствий… Там свет. И мама на крыльце. Так что ему реальность яви? Сон, что его врачует стон, Он предпочесть не только вправе — Явнее яви его сон. Явней — над этой черной ямой И потому над пустотой, Помедли, свет, помедли, мама, Гори, подсолнух золотой…

Ребенок

Первозданною радостью брызни И рассмейся от счастья навзрыд! За невидимой бабочкой жизни По лужайке ребенок бежит. Косолапые эти движенья, Человек, человек, человек! И зеленой земли притяженье. Убыстряющее разбег. Пузырящийся парус рубашки Да кудряшки, и только всего. Верноподданные ромашки Припадают к ножонкам его. И трясется от хохота прядка. Он бежит через лес васильков, И зубов его верхних двойчатка Ослепительней облаков. Никому никакой укоризны, Вздор — сомненья и мелочь обид. За невидимой бабочкой жизни По лужайке ребенок бежит. И земля, улыбаясь на топот, Подстилает траву, как постель. И ступням его шепчет, должно быть: Параллель, параллель, параллель!

Когда движения и ветра …

Когда движения и ветра Не обещает небосвод, Беру линейку геометра: Ребенок все-таки растет. Когда на дно влекут ошибки, Смешно сказать, хватаюсь вдруг За полукруг твоей улыбки. Как за спасательный свой круг. Когда просвечивает шейка Яичком, поднятым на свет, Я ощущаю радость шейха, В тени тянущего шербет. Когда я говорю о счастье Вне романтических легенд. Ты, мой глазастик и ушастик, Один, но мощный аргумент. И даже рубашонки вырез Сладчайшим обдает теплом, Ты из нее, играя, вылез Как бы мужающим плечом. И я реку: — Душа телесна, А тело, стало быть, небесно. И может быть, ты в этом весь: Не спахтанная жизнью смесь. Мужай, мужай, ребенок милый. Ты — направление. Я — сила. Фонарик мой в ночном лесу. Ты — свет. Но я тебя несу.

Бывает, от дома вдали…

Бывает, от дома вдали Вдруг слышишь — ребенок твой плачет. Неужто его привезли? Но как это? Что это значит? Спросонья тряхнешь головой: Гостиница, койка, усталость… Очнешься, поймешь, что не твой. Но длится щемящая жалость. Что ж! В мире безумных страстей Мы люди, покуда ранимый Нам слышится голос детей, От собственных — неотличимый.