Паровоз из Гонконга
Шрифт:
— Откуда я знаю? — ответил Андрей.
— Ну, уж теперь и мы пойдем, — решительно сказала Людмила. — Поглядим в глаза этому Звягину: что ж он так плохо принимает людей? И Настя давно не сикала.
— А кто с вещами? — спросил Иван Петрович.
Людмила покосилась на Филиппа.
— Андрюша посидит.
— Еще чего! — возмутился Андрей. — Я тоже живой человек. Совсем стушить меня хотите?
— Ну, ступайте втроем, — предложил отец, — а я останусь.
— А ты и рад! — вскинулась мама Люда. Видимо, она совсем изнемогла от жары и сдерживаться была уже не в силах. —
Иван Петрович посмотрел на жену и, не сказав ни слова, стал выбираться из машины. Следом за ним вылез и Андрей, не без опаски ступил на тротуар, неровно вымощенный квадратными бетонными плитами. Ноги были как будто чужие, глаза и губы щипало от пота, голова кружилась, что-то жужжало в ней и мерцало, как в детском волчке.
Взяв Настасью за руки, мужчины подошли к Игорю, тот все еще нажимал ладонью на кнопку.
— Ну, вот они тут скопились, в затылок мне дышат, — сказал он, приблизив губы к решеточке микрофона, едва видневшегося в стене. — Как хотите, Григорий Николаевич, айм аут, нет больше сил.
— Ладно, пусть поднимаются, — прохрипел из стены русский голос, и хромированный запор на стеклянной двери, щелкнув, разомкнулся.
В подъезде пахло кошками и мандаринами. Громадный цельнометаллический лифт с бегающими под потолком разноцветными огоньками помчал их наверх.
— Ну и машина, — сказал Иван Петрович. — Наверно, здесь во всех домах такие?
— Как же, как же, — с ухмылкой ответил Горощук. — Единственный приличный лифт во всем городе. Я уже полгода на тринадцатый этаж пешком хожу. А когда воду вырубают — вообще полный кайф. С ведрами на колонку сбегаешь — и в гору до коморы.
Лифт остановился так резко, что перехватило дух. Двойные двери, чавкнув, расползлись, на этаже зажегся свет. Было здесь всего две двери: тяжелая, темная, с бронзовой вертушкой звонка и поодаль другая, беленая, видимо, для прислуги.
— Наш барон тут весь этаж занимает, — понизив голос, сказал Горощук. — Уплотняйте его.
Иван Петрович вопросительно посмотрел на Игоря, но так и осталось неясным, шутит он или говорит серьезно.
Темная парадная дверь распахнулась, на пороге в обтрепанных джинсах, резиновых пляжных шлепанцах и пестрой рубахе нараспашку стоял хозяин.
— Ну, детей-то можно было и внизу оставить, — недовольно проговорил он. — Прямо как погорельцы тамбовские.
Пропустил всех внутрь, заложил дверь на стальную щеколду.
— Приветствую вас, — буркнул он без особой любезности и протянул Ивану Петровичу руку.
— Гриша, пусть разуются! — прозвучал откуда-то издалека женский голос.
— Правильно, снимайте бахилы, — сказал Звягин, — ни к чему на бациллы.
Конфузясь, Андрей присел на корточки, снял с сестренки сандали и стал разуваться сам. Носки у него были целые, однако ноги в тяжелых отечественных полуботинках успели-таки пропотеть.
Прихожая была громадная, двусветная, за одним широким во всю стену окном, наполовину задернутым тяжелой шторой, празднично синел океан, за другим открывалась панорама пестро, по-театральному раскрашенному многоэтажья. Мягкая обитая черной кожей мебель, низенькие серванты под черное дерево, полупустой стеллаж с несколькими книгами и деревянными резными фигурками… главной роскошью здесь был прохладный сквознячок.
— Располагайтесь, — пригласил Звягин.
У него было широкое лицо с ровными бровями, курносый нос, червячно красные губы.
— Садитесь же, — с некоторым раздражением повторил он, видя, щербатовцы переминаются и смотрят по сторонам.
— Извините, — пробормотал Иван Петрович, наклонив к плечу голову и кромки ушей у него покраснели. — Извините, где тут у вас можно сходить по-маленькому?
Любой взрослый мужчина в подобной ситуации постарался бы обратить дело в забавную шутку, но Иван Петрович этого не умел и Андрей был убежден, что так и должно быть, что это — солидно и что балагурят и развлекают окружающих только никчемные люди.
— Пускай идут в черный туалет! — вновь прокричала невидимая женщина, и Андрей вздрогнул и обернулся: впечатление было такое, что женщина пряталась где-то за дверью.
— Ну, давайте, раз приспичило, — с напускным добродушием произнес Звягин. — Вот в ту дверь, по коридору до конца и направо.
И, взглянув на Андрея, прибавил:
— И чего таких больших за границу возить? Только портить.
Андрей взял Настю за руку и повел через просторный холл. При этом он как бы видел себя со спины: нескладный, ушастый, в промокшей от пота розовой рубахе с нелепо закатанными рукавами (один задрался выше локтя, другой разболтался до самой манжеты)… счастливы люди, которые никогда не видят себя чужими глазами, они, должно быть, и в зеркало на себя смотрят как-то не так.
Стены умывальной и примыкающей к ней небольшой ванной были отделаны синим кафелем невероятной красоты, раковины и прочие рабочие емкости были вроде как бы из голубого мрамора.
— Батя, — шепотом сказала Настя, — а скоро мы домой вернемся в Щербатов?
— Здрасте, — отозвался Андрей, — мы же только что приехали. Разве тебе не нравится?
— Нравится, — проговорила Настасья, озабоченно пристраиваясь сикать: брата она еще не стеснялась. — Только нам здесь никто не рад.
— Ну, конечно, — сказал Андрей, про себя удивившись мудрости замечания, — все скакать должны от восторга: мокрохвостая Настя сюда приехала. Радуйся сама, если умеешь.
— Я радуюсь, — отвечала Настя, облегченно журча. Когда они вернулись в холл, хозяин по-начальственному и в то же время добродушно отчитывал отца:
— Не надо качать права, уважаемый, не надо качать права. Кто с этого начинает — тот не досиживает до конца контрактного срока. А у нас с тобой задача какая? Уехать в нужный день и час, ни минутой раньше и ни минутой позже. Как говорит советник, хорошо приехать — это еще полдела. Хорошо уехать — вот наша цель.
— Я только хотел… — привстав, проговорил отец, он был похож сейчас на оправдывающегося школьника, который что ни скажет — все едино соврет.