Партактив в Иудее
Шрифт:
Некоторое время собравшиеся в храме молчали.
– Мужики, - сказал хозяин подземелий, и все обернулись к Мардуку.
– А хотите музыку послушать?
– сказал тот с внезапной и оттого подозрительной душевной щедростью.
– У меня ведь, когда нас сюда закинуло, магнитофон японский в кармане был. И две кассеты Розенбаума...
– А питание ты откуда берешь?
– подозрительно спросил Софоний, цепко вглядываясь в лицо лжехалдея.
– Или батарейки совершенно случайно у тебя в кармане завалялись?
Мардук беззаботно махнул рукой.
– Главное, что голова со мной
– Батарейки я сам сделал из цинка, графита и лимонной кислоты. Минут на двадцать хватает. Так будем мы слушать Розенбаума или по домам расходиться станем?
– А идите вы со своим Розенбаумом, - с тоскливым отчаянием сказал Иксус. Тут того и гляди завтра повесят, может быть даже, стремглав. А они Розенбаумом достают... Эх, - горько выдохнул проповедник.
– Правильно царь Соломон говорил: человек одинок и другого нет. Каждый, выходит, в одиночку умирает...
Но когда из динамиков магнитофона, поставленного на стол, послышался хрипловатый и душевный голос барда, выводившего:
А на окне наличники,
Гуляй и пой станичники...
Иксус подпер щеку ладонью, и такие глаза у него при этом были, что смотреть в них присутствующим не хотелось.
Верно сказано было: кто находится между живыми, тому еще есть надежда, так как и псу живому лучше, ежели мертвому льву.
И еще - кто хранит уста свои и язык свой, тот хранит от бед душу свою.
Глава десятая,
в которой оказывается, что Пасха - это праздник, но не для всех, выясняется, что отрекаются даже любя злодейство замышляют первосвященники, а страдают, как всегда, их рабы
Женщин к праздничному столу не допустили. Известное дело, у женщины всегда на уме, что у пьяного мужика на языке. А тут все-таки была последняя вечеря, и нельзя было, чтобы превратили ее в блуд. Тем более что готовились к празднику загодя. На столе стояли пасхальные блюда; горькие травы, опресноки, в чашах густой взвар из груш и яблок, смешанных с орехами и фигами, не забыт был и званый харотсетх*, а уж печеный барашек был подан к столу не один. О вине и говорить не приходилось, все-таки не последний кусок доедали, чтобы разбавленным уксусом жажду за праздничным столом утолять. Не за поску трудились! Ведь как оно было - кто по доброте сердечной Сына Божьего кормил, а кто, по зависти и далекоидущим замыслам, будущего царя Иудейского прикармливал.
* праздничный пирог.
Иксус был грустен, почти меланхоличен. Выпуклыми печальными глазами он обводил стол, поглаживал бородку, то и дело останавливаясь взглядом на обоих Иудах, и загадочно говорил:
– Истинно говорю вам, один из едящих со мною нынче же предаст меня!
– Да что ты такое говоришь, равви?!
– укоризненно сказал кариотянин. Никто тебя предавать не собирается.
– Ухо отрублю, ежели такой подлец сыщется!
– мрачно пообещал плечистый и статный Кифа.
– Один из ныне едящих со мною предаст меня!
– продолжал тосковать Иксус, испытующим взглядом сверля обоих Иуд.
– Блажит равви!
– развязно сказал Иуда из Кариота, пожимая плечами и тайно делая красноречивый жест.
– Мнительным стал, своим уже не доверяет!
В ногах у учителя уселся недоверчивый
– Там переодетых римлян полно, словно не в Гефсиманском саду сидим, а у Аппиевой дороги. К чему бы это?
– Может быть, у них свои гулянья, - заметил старший Иоанн, тот, который был из Воанергесов.
– Ну, римляне, ну, оккупанты. Что ж им теперь, из-за этого и выпить в свободное время нельзя? В казармах небось начальство гоняет, вот и переоделись в цивилку, чтобы на природе, так сказать, вдали от чужих глаз вмазать. Глупо ведь разбавленным вином давиться. Ведь в жизни как все бывает. Закон обязывает, а душа требует своего.
– Дурость!
– кратко подтвердил Фома, прикладываясь прямо к кувшину.
– Вино портить - значит душу губить. Красные капли густо усеяли его черную бороду.
– И откуда только обычай такой глупый взялся?
– сказал Фома.
– Из-за рабов, - авторитетно сказал Симон по прозвищу Кифа. Неразбавленное вино они рабам дают. Потому как если народ не поить, то обязательно бунты начнутся. А рабов-то у них ого-го сколько! Вот для себя нормального вина и не остается, приходится римлянам разбавленным пробавляться или вообще поску уксусную пить!
– Так пили бы хорошее сами, - усомнился Фома, выпятив задумчиво толстые крупные губы.
– А рабам бы разбавленное давали.
Симон бросил на него короткий взгляд и хмыкнул.
– Вот тут-то самые бунты и начались бы, - сказал он.
– Знаешь ли ты трезвый бунт, бессмысленный и беспощадный?
В середине стола поднялся Иксус. В руке он держал чащу свином.
– Слова!
– послышались возгласы со всех сторон.
– Скажи слово, Крест!
Иксус поднял чашу. Лицо его было бледно и меланхолично-спокойно. Рыжая бородка и рыжие же давно уже не стриженные волосы, соединенные с пронзительным взглядом, придавали проповеднику фанатичный вид. Отхлебнув из чаши, Иксус окинул взглядом присутствующих за столом. Устроившие стол сидели справа, допущенные к столу сидели слева от учителя.
– Товарищи!
– сказал Иксус, оглядывая присутствующих за столом.
– За отчетный период наша организация потрудилась неплохо. Созданы первички в Пергаме, Смирне, Эфесе, Филадельфии и ряде других городов. В ряды организации влились новые верующие в светлое будущее человечества. Многие наши товарищи зарекомендовали себя как пламенные трибуны, интернационалисты, добивающиеся подлинного равенства как в социальном, так и в политическом смысле этого, понимаешь, слова. Многие из вас помнят, каким к нам пришел Матфей. Неграмотный, забитый пастух, вот кем он был. А теперь это закаленный пропагандист, овладевший методами диалектики и материализма, и мы, я не боюсь вслух сказать это, направляем его на самые тяжелые участки идеологического фронта. А Левий Матвей? Ведь мытарь, пробы ставить некуда было, у ребенка последнее отберет и в закрома Ирода Агриппы снесет. А сейчас? Сейчас это грозный боец, на счету которого уже шесть мытарей и три беглых колона, что промышляли грабежом и разбоями в отношении бедных самаритян и других жителей многострадальных Иудеи и Галилеи.