Партия
Шрифт:
«Вот он – отец Зевса», – отметил себе Саша.
Каптёрка была местом, где весь станционный персонал обычно пьянствовал и дул гашиш. И Саша, которому нельзя было пить и курить из-за больного желудка, ходил туда только ради Лены.
Он поначалу не понимал, как она может находиться там с брутальными мужиками, пока ему не рассказали один случай.
Недавно устроившуюся на скучную бумажную работу Лену пригласили на день рождения одного наладчика. Придя к уже изрядно разогретым мужчинам, которые тут же усадили её на самое видное место, она, ничуть не смутившись, стала пить с ними вино. Помимо мужского пола присутствовали две женщины-обходчицы, ходящие под пенсией и занятые самцами своего возраста. В разгар веселья выяснилось, что за сердце Елены бьются два претендента, как водится, самые крепкие и авторитетные среди собравшихся. Приняв решение выявить
Дверь, всегда так плотно закрывающаяся в старых зданиях, открыла просторную комнату. Здесь, за довольно широким столом, сидели люди, кто в спецовке, кто в спортивном костюме. Они играли в покер, варили пельмени в чайнике и просто отдыхали. В углу стояла Лена, она сняла чайник с электрической подставки, высыпала пельмени в большую тарелку и приветливо показала на стул:
– Садись, пельмени будешь? Тогда давай чай пить. Только прокипячу разок, чтобы пельменного привкуса не было.
– А ты знаешь, я смотрел по телику передачу о том, что есть такая кухня, в которой могут, например, лимону придать вкус свинины.
– Да брось ты! Хотя чай и кофе со вкусом мяса я часто пью.
– Ага. А ты представь беднягу повара, мусульманина, который всё, к чему бы ни притрагивался, обращал в свинину, как мифологический царь Мидас, превращавший предметы в золото и умерший от голода.
Саша сел за стол, и Лена налила ему крепкую заварку пополам с кипятком. Когда она наливала жидкость, у неё непроизвольно чуть открылся рот и локон непослушных волос выскочил из-под платка-банданы. Лена любила в свои двадцать три всё молодёжное – малиновые кеды, шапки хип-хоп, причём на ней это не выглядело странно, наоборот, как нельзя лучше подходило к её весёлому, взрывному характеру. Парень смотрел на неё, не отрывая масленого взгляда. Она это заметила, и кончики её губ приподнялись, как будто завившись в улыбке.
– Вот вам! Ни фига себе! Это как! – раздались восторженные голоса играющих.
– Лен, после того как ты его бутылкой жахнула, он теперь только выигрывает, может, и меня долбанёшь? – спросил молодой ухарь с красивыми наглыми глазами.
– Если будешь себя плохо вести. – Лукаво подмигнув, Лена села рядом с Сашей, две ямочки провалились у неё на щеках.
– Ой, буду, буду!
– Не советую, рука у неё тонкая, но тяжёлая…
– Раздавай уже…
– Ещё, нах, разок…
Гомон мужиков не мешал им разговаривать.
– Ты сейчас обратно? – Она отхлебнула чай, покусывая кружку.
– Да, в депо, надо поставить зверя.
– А ты меня покатаешь на нём?
– Покатаю, конечно.
Лена улыбнулась, и молочная жилка треснула на её нижней губе; потом вздохнула.
– Опять Ефимыч приглашал к себе кофе с коньяком попить, достал уже.
Ефимыч был начальник станции; и этот старый, но обаятельный советский жулик, вожделевший Елену, разными способами пытался завлечь её в свои широкие лапы.
Саше очень не хотелось уходить, но надо было ехать. Попрощавшись с девушкой и мужиками, он пошёл к тепловозу.
Выезжая со станции на окружную дорогу, Александр думал: «Как хорошо, что сейчас весна, это будет моя весна». Вспоминая Ленины глаза, он гудком поприветствовал проходящую дрезину.
Ему нравилась железнодорожная романтика. В детстве Саня с пацанами большую часть свободного времени проводил на путях в деревне или городе. Особенно они любили класть на рельсы всякие предметы. Один раз рижский экспресс, наехав на подложенный камень, осколком выбил глаз Санькиному другу, который за секунду до этого снял очки. Кроме мечтаний детства Сашу толкнула пойти машинистом семейная традиция – отец и дед работали на железке, да ещё одно обстоятельство, о котором говорится ниже. Дед Платон водил паровозы, электровозы и прочие «возы» разной власти: от советской, немецкой (на оккупированной Витебщине) и снова советской – до российской, при которой он вышел на пенсию с грамотой и нищими копейками. Как он сам шутил: «Вышел в отставку с мундиром и гайкой». Старик успел увидеть внука в железнодорожной форме, в армейской не позволило плоскостопие, и, порадовавшись продолжению династии, скоро помер. Ещё ранее умер отец. Мама скончалась при родах, отдав ему свою жизнь и мягкий, но порой непреклонный характер. После смерти деда Саша остался один в своей двухкомнатной квартире в выхинской хрущёвке; сюда в пятидесятых семья переселилась из Белоруссии. Был у него, правда, дядя, младший брат отца, человек оригинальный, если не сказать странный, но жил он за городом, и виделись они редко. Больше из родственников он ни с кем не знался.
Месяца четыре назад Саша решил сдать одну комнату, и теперь очень жалел об этом. Поначалу всё было вполне благополучно. На объявление откликнулась молодая не слишком привлекательная девушка с шекспировским именем Гертруда, представившаяся Герой. Через некоторое время она стала проявлять к Саше известные знаки внимания, на которые тот ответил ровно так, что Гера придумала себе необходимость опеки и заботы над ним. Это стало проблемой. Редкий выходной не проходил по сценарию: кино, «Макдоналдс», скучный секс. От природы покладистому Саше всё труднее становилось сопротивляться влиянию сожительницы, оставаться самостоятельным. Большая капля подкатилась к маленькой и вот-вот была готова слиться с ней. Кстати, Лене, с которой у него не так давно сложились тёплые отношения, он ничего не рассказывал о квартирантке, как и Гере про Лену.
Доехав до депо Лихоборы и поставив тепловоз, Саша попросил знакомого машиниста подвезти его на автомотрисе.
– До пересечения с Казанской довезу, мне как раз туда, а дальше сам, – сказал пожилой машинист.
– Спасибо, там до Фрезера недалеко, а от него до дома три станции.
– Ты чего сияешь, как жопа при луне?
– Так, на душе спокойно.
Ехали они через Лосиный Остров, со всех сторон жал мокрый, распаренный, чёрный лес, сквозь забор ветвей проглядывало солнце, похожее на увеличенную икринку лосося, и всё это так радовало, что хотелось остановиться, выйти и заорать что-нибудь бессмысленное. Дед всё время болтал, как таксист, Саша не очень вслушивался в его речь, и до него долетали только обрывочные фразы: «…ну, собаку я кушал, было дело, тут главное, чтобы она не чпоканая была… всё сны какие-то снятся, какие-то часы плавленые, маски, к чему бы это… очень я её любил, трудно без неё…»
Заходя в магазин, располагавшийся в его же хрущобе, Саша подумал: «Что нужно человеку, чтобы жить с лёгким сердцем? – и сам же для себя ответил: – Три составляющие: 1) выбрать дорогу, 2) иметь возможность двигаться по ней, 3) останавливаться, если нужно кого-то подвезти… Тьфу! Прям как электричка».
Видимо, он долго стоял, улыбаясь сам себе, потому что толстый, тёмный лицом продавец крикнул:
– Ты будешь брать, наконец!
– Да, пакет молока. – Вспомнив наказ Геры, добавил: – И чипсы с паприкой.
Дома Сашу ждала спартанская обстановка и Гера. Спали они не вместе, хотя грозой надвигалась идея сожительницы купить двуспальную кровать. Посмотрев на кухне телевизор, они разошлись по комнатам. В связи с женскими делами соития в этот вечер не было.
Глядя в зеркало у себя в комнате, Александр который раз отметил самое заурядное отражение и, непроизвольно вздохнув, подошёл к окну, выходившему на Казанскую железную дорогу, протёр рукавом запотевшее стекло. Смотря на склон талого снега и коричневые шпалы, выпил чашку молока, потом взял с книжной полки «Мифы Древней Греции» и, усевшись в старое полукресло, принялся за чтение.