Партизанка Лара
Шрифт:
Забрали бабушкину деревню фашисты. Нет больше над сельсоветом красного знамени, и красного пионерского галстука у нее больше нет.
Но и без галстука она останется пионеркой.
– Ребята! Вы слышите, вы верите мне, ребята? Наш пионерский отряд я не подведу.
– Чего бормочешь? – робко спросила бабушка. Серчаешь еще на меня?
Давно погасли в костре угольки. Но среди серой, мертвой золы по-прежнему пламенел клочок кумача, словно яркая, непотухающая искра.
ГЛАВА II.
Холодно. Очень холодно.
Синий-синий лежит на полях снег. Должно быть, самому снегу холодно, оттого он и закорявел и посинел.
Лопается от стужи кора на деревьях, птицы замерзают на лету.
А недавно в поле нашли замерзшую женщину. В ее мертвой руке был мешочек с хлебными корками. Окоченевшие пальцы не разжимались, женщину так и похоронили с мешочком.
Наверное, беженка. Их теперь много бродит по проселочным дорогам, беженцев из сожженных немцами деревень. Чаще всего под окнами слышится детский голос:
– Подайте хлебушка, люди добрые! Подайте сироте!
Стали побираться и местные ребята. Видно, и внукам тимоновского учителя Николая Максимовича Синицына придется стоять под окнами с протянутой рукой.
В один день они лишились и деда и матери. Кто-то донес, что у старого учителя есть радиоприемник, в его доме слушают Москву.
Когда Николая Максимовича вели по деревенской улице, за арестованным следовала целая ватага мальчишек, его учеников. Но солдат выстрелил в воздух, и ребят разметало по сторонам, как воробьиную стайку.
Старого учителя и его дочку Марию Николаевну расстреляли в Пустошке, на буграх возле МТС.
Каждый русский, кому случается проходить мимо этих страшных бугров или мимо базарной площади, где немцы поставили виселицу, каждый, и старик и мальчишка, снимает шапку, как бы ни был силен мороз.
Холодно. Очень холодно. Но у забора пустошкинского лагеря что ни день стоят на снегу женщины с кошелками в руках. В кошелках нехитрые деревенские гостинцы: печеная картошка, луковица, хлеб. Черствеет хлеб, и твердой, как лед, становится картошка, а женщины все стоят. Все надеются, что сжалится начальник лагеря и разрешит принять передачу для их несчастных детей.
Что с ними будет? То ли уморят в лагере на тяжелых работах, то ли угонят в Германию на чужбину…
Над забором в пять рядов колючая проволока. Больно глазам на нее смотреть. Больно небу, в которое она впилась.
Стоят на снегу матери, седые от стужи и горя, и тихонько переговариваются между собой:
– Сколько ни хожу, не добьюсь толку. Может, нет уж моей Оленьки в живых…
– А я своего Ванюшку выглядываю. Хоть бы в щелочку поглядеть на сынка!
Холодно. Очень холодно.
Звенит на ветру колючая проволока. Льдинки, как слезы, блестят на ее шипах. Кажется, все вокруг плачет: и ветер, и люди, и деревья в лесу, и былинки в поле – вся потоптанная врагом Русская земля.
Они не сговаривались, но каждая из трех подружек решила: школу, какая сейчас при немцах в Тимонове, не признавать.
Портрета Ленина там не увидишь. Лучшего тимоновского учителя немцы казнили. И чему там учиться? Придумали тоже «науку» – Божий закон. Да разве может Бог издавать законы, когда его самого, Бога, нет?
Это чужая, это не настоящая школа – пионеры не могут туда ходить.
Но без своей, настоящей школы Лара очень скучала. Даже пальцы скучали. Встанет Лара у двери – пальцы пишут на дверной притолоке, сядет на лавку – пальцы чертят по лавке. Ни чернил, ни бумаги в избушке не было, а пальцам хотелось писать.
Вот и сегодня, по школьной привычке проснувшись рано, Лара первым делом потянулась к окну. Что, если попробовать писать по замерзшему стеклу ногтем?
Однако лед был таким толстым, что ноготь гнулся. Да и жаль было портить нарисованный морозом узор. За ночь на стекле вырос лес – сказочный, ледяной, хрустальный. И, глядя на него, Лара стала думать о настоящем лесе и о них, о людях в лесу.
Это случилось в прошлом году, в сентябре. Три подружки пошли в лес по грибы…
В воздухе бесшумно вспыхивали золотые длинные искры – летала осенняя паутина.
Огненные макушки берез были похожи на рыжие лисьи хвосты.
Грибов было мало. Изредка попадались червивые рыжики да позеленевшие от старости моховики.
Лара вздумала обшарить елки, росшие по краю поляны, полезла под дерево, и ее правый глаз закосил от волнения: между кустами папоротника виднелись мужские сапоги.
Еще секунда – и она бы вскрикнула. Но прятавшийся за деревом бородатый незнакомец приложил палец к губам, и девочка промолчала. Тогда он вполголоса позвал кого-то невидимого:
– Не бойтесь, это ребята – хороший народ.
Кусты раздвинулись, и на поляну навстречу девочкам вышли двое мужчин.
Люди незнакомые, кто знает – хорошие или плохие. Рая и Лара уже готовы были бежать, но их остановил голос Фроси. Она спокойно и весело поздоровалась с незнакомцем.
– Хоть вы с бородой, а я вас сразу признала. Наша семья до войны тоже в Пустошке жила.
– И ты уверена, что видела в Пустошке именно меня?
– А как же! Вы в школу к нам приходили. Меня еще по географии спрашивали. Значит, при немцах вы больше по школам не ходите?