Партизаны Е.И.В.
Шрифт:
За спиной глухо стукнуло, и мгновение спустя громкие французские ругательства оказались заглушены тонким, вкручивающимся в мозг криком на одной ноте. Такое бывает, когда человек вдруг обнаруживает в кишках заострённую деревяшку. И не сразу умирает от боли.
– Pardonnez moi camarades, millions fois pardon! [2]– Фёдор прошёл по узкой перемычке между двумя волчьими ямами и обернулся.
– Извините, так уж получилось.
Ответом стала пуля, выбившая щепки из соснового ствола в паре вершков от головы. Нет, определённо, после их так
2
Извините, друзья, миллион извинений! (фр)
Опять стреляют. Но, как показалось, вперёд больше не стремятся. Уж не собираются ли отступить? В таком случае - скатертью дорожка! Как будет по-французски "проваливайте на хрен, суки"?
– Ну ты, Фёдор Иваныч, и дал жару!
– Лопухин встретил неторопливо бредущего командира сразу за линией окопов.
– Один против целого полка воевал!
– Да полно, - Толстой устало отмахнулся.
– Там пара эскадронов была, если даже не меньше.
– А мне показалось...
– Мне тоже со страху двенадцать дивизий померещилось. Чуть медвежья болезнь не приключилась.
Командир батальона и его начальник штаба знали друг друга много лет, потому могли разговаривать начистоту, без глупой бравады и показной храбрости. Если на двоих съеден не один пуд соли и сожжены несчитанные пуды пороха, то можно откровенно признаться в маленьких слабостях. Ванька поймёт - у самого не единожды после дела дрожали колени. Перед боем и во время него - никогда, а по окончании...
– Сейчас людей пошлю трофеи собрать, - Лопухин вопросительно посмотрел на капитана, ожидая подтверждения, и, увидев одобрительный кивок, рассмеялся.
– Заодно твои дивизии пересчитаем. Двенадцать там, или восемнадцать... чего их, супостатов, жалеть-то?
– За приписки взгреют.
– Да шучу я, шучу!
– пошёл на попятную начальник штаба.
Он и сам прекрасно помнил грозный указ государя-императора, позднее лично озвученный Павлом Петровичем на общем построении дивизии. Его Величество испытывал вполне объяснимую приязнь к Красной Гвардии, поэтому всегда старался говорить без намёков и двусмысленностей. Грубовато, конечно, получалось, но ведь не перед воспитанницами Смольного выступал! Солдаты, кстати, после этих встреч пребывали в энтузиазме, да и офицеры не упускали возможности узнать несколько новых слов.
А государь тогда выразился, да...
– Я не помню точно, кто сказал первым, будто война должна сама себя кормить, но это сказал идиот и сукин сын! Поэтому отставим в сторону троцкистские лозунги и заявим со всей большевистской прямотой - война никогда и никого не кормит! Эта гидра жрёт всё, что попадётся под хищные щупальца. И наша задача - хоть немного приуменьшить нанесённый её прожорливостью ущерб.
Император прервался, и строгим отеческим взглядом обвёл застывших в строю красногвардейцев:
– Так что, господа, приоритетной задачей становится не только уничтожение врага, который через месяц обязательно внезапно вторгнется в наши пределы, но и нанесение ему максимального материального ущерба. Это о трофеях, если кто не понял. Но! Но попрошу обратить внимание на строгую отчётность. Построение великой Империи невозможно без учёта, учёта, и ещё раз учёта! Россия верит в вас, товарищи!
Вот теперь и думай, что написать в победной реляции. Многовековые традиции составления донесений требуют указать хотя бы один разбитый полк, но новые веянья рекомендуют сообщать чистую правду. А как же ордена и прочие монаршьи милости? Какое-то внутреннее противоречие получается. И угораздило же Фёдора притащить за собой гусар! Нет бы их обоз! Вот всегда так - командир пойдёт и победит, а бумажная работа достаётся начальнику штаба. Эх, грехи наши тяжкие!
– О чём вздыхаете, Иван Михайлович?
Лопухин обернулся и улыбнулся с преувеличенной приветливостью. Призванный из запаса отец Михаил был в батальоне человеком новым, и заменил сломавшего ногу батюшку Мефодия буквально перед операцией. Не хирургической, разумеется, а военной. Вид священник имел самый грозный, но до прежнего, пострадавшего при парашютном прыжке с воздушного шара, малость не дотягивал. Ну да, пистолет на поясе и винтовка за спиной, но всё равно что-то не то. Может быть, доброты во взгляде не хватает?
И, кстати, почему он с оружием? Раньше военные священники всё больше молитвами и личным примером обходились. Кроме нынешнего обер-прокурора Священного Синода, но там особая статья. Ведь за убийство извержение из сана полагается, не так ли?
– Да трофеев-то едва на триста рублей наскребли, Михаил Евграфович, - пожаловался старший лейтенант.
– И то если не по казённым ценам, а у Макария продавать.
По военной поре обращения вроде "отцов" и "сынов моих" временно отменили, так что именование по отчеству батюшку не удивило. Даже немного льстило, когда дворянин из древнего рода держится на равных с сельским попом, имеющим происхождение из крестьян Нижегородской губернии. Впрочем, в Красной Гвардии иными ротами бывшие крепостные командовали, а князья с графами вставали под знамёна рядовыми и сержантами.
– Печально.
– Что именно?
– Лопухин посмотрел на священника с интересом. Чем же он опечален?
– Видите ли, Иван Михайлович, - отец Михаил немного замялся, но быстро справился с собой.
– В мои обязанности входит не токмо забота о православных душах, но и спасение заблудших, погрязших в грехах и невежестве.
– В каком смысле? Вы что, французов спасать собираетесь?
– Не тела - души!
– Извольте объясниться, Михаил Евграфович!
– начальник штаба построжел лицом. Вот только упёртых фанатиков с горящими глазами и не хватает батальону для полного счастья!
– Изволю, - кивнул отец Михаил и махнул рукой куда-то вдаль.
– Вот что вы видите, Иван Михайлович? Не нужно отвечать, я прекрасно знаю - вы видите охваченные жаждой стяжательства орды, двинувшиеся на нас по велению новоявленного Чингисхана. Алчность в глазах их, а души покинуты ангелами, уступившими место Мамоне. Необузданные страсти влекут французов в геенну огненную, и долг каждого верующего человека состоит в том, чтобы вернуть заблудших агнцев на пусть истинный.
– Э-э-э... простите... теперь и убивать неприятеля нельзя?