Партизаны. Книга 2. Сыновья уходят в бой
Шрифт:
– Не опаздывай к завтраку.
На улице Толя увидел то, чего никак не ожидал увидеть. Вначале ему показалось, что это обычное: конные партизаны гонят пленного немца или полицая. Процессия остановилась возле поста, подошли еще партизаны. Толя тоже направился туда и вдруг узнал: Половец! В своей белой кубанке, плечи приподняты (как у Петровского, до чего ж похоже!), светит редкими зубами, здороваясь со всеми за руку. Однако без автомата…
– Вон уже в печах палят, – говорит Молокович, – покормим вас.
– Только картошка несоленая, – сказал и почему-то засмеялся
И все засмеялись. Половец тоже. А Головченя удивился:
– Ну и сволочь ты, Половец! Три мешка – это надо уметь.
– Ох и психовал Сырокваш! – чему-то рад Половец. – Влетает: «Где соль?»
Подошел Волжак. Ему рассказали все по порядку: как поручил Кучугура «гусару» отвезти в лагерь соль, как «зацепился» Половец за хату своей Соньки, как налетел Сырокваш и вместо шести мешков соли увидел оставшиеся три, а Половец, развалясь на кровати, разговаривал с ним… Волжак слушает с неласковой усмешкой и мрачнеет все больше. У Половца обиженно дрогнул голос, когда он рассказывал, как Сырокваш достал пистолет и скомандовал: «Ах так, сдай оружие!»
– А ты думал что – облобызать тебя? – сказал вдруг Волжак. – Ишь, гулять взялся. Эту соль у немцев из-под носа люди тащили. Эх, дурак…
Толя вернулся в свою хату не скоро.
– Где вы, мужчинки, все ходите? – сказала хозяйка. Она уже сидит на кровати, греет в теплой воде больную ногу. – И мой вот так, бывало. Картопля залубенеет, остынет все – а его нема и нема… Партизаночка ваша заждалась, такая старательная, заботливая…
Партизаночка, сидя на табуретке, крошит в чугун свеклу красными от сока пальцами. От чего красны щеки ее, Толя знает. Он и свои хорошо чувствует.
Лина сидит не прямо над чугуном, а сбоку, наклоняясь к нему, будто пошептаться хочет. Получается это у нее по-особенному легко: она такая гибкая, хотя и не худенькая, а руки такие плавные, особенно когда вот этим серым джемпером вся обтянута. Коса почти касается пола. Но Толя не особенно разглядывает Лину, он тоже все боком к ней, чтобы не встретиться глазами, когда она поднимет темные ресницы. А она их не поднимает, хотя Толя уже все рассказал про Половца.
– Что делает, проклятая! – вздохнула хозяйка, видимо имея в виду самогонку.
Закончила тетка несколько неожиданно:
– Люди и рады – соль же!
Лина взглянула на Толю. Почему-то виновато взглянула. А Толя сразу увидел себя со стороны: голова большая, шея тонкая…
– Ладно, пожрем, – сказал Толя и сел спиной к Лине. Спина у него, наверно, сердитая, потому что Лина все молчит виновато. Но вдруг прозвучало там, сзади: – Все они пьяницы. Правда, тетя? И бабники.
Толя сразу почувствовал, что спина его не сердитая, а смешная. Очень, наверное, глупая.
XII
Этот появился во взводе как-то очень неожиданно. Как бывает, идешь по дороге, оглянешься, а за тобой незнакомый пес увязался – с добрыми, несмелыми глазами.
Возвращались на рассвете из очередной вылазки, глянул Толя, а за ним след в след топает парень лет семнадцати, необыкновенно тощий и длинный, выросший больше, чем Толя, из всех одежек:
Удивительно, как похож этот новичок на паренька, что жил дома, спал на белых простынях и представлял себя грозным врагом немцев и бобиков. (С ним, таким, Толя любил мысленно поразговаривать, когда бывал в настроении. Дружески или с издевкой.) А тут, когда он внезапно появился перед глазами – нахально живой, настоящий, будто он всегда был здесь, – Толя смотрел на него совсем не ласково и не спешил признавать. Ревниво отметил, как запросто он увязался за Волжаком, когда тому днем захотелось снова прогуляться к Низку. И Волжак не вспомнил, где, мол, тут Толя, с которым он все ходил. Волжаку все равно. А этот прибежал под конец и, ясное дело, будет храбриться с неизрасходованным своим запасом шансов. Толя нарочно не пошел с ними. Вернулись, и Волжак, похохатывая, рассказывал, как Коля (уже имя знает), как Дубовик (уже и фамилию помнит) спрашивал взволнованно, «в кого лучше целиться» – в немца или полицая.
– Да ты Гамлет, – заметил Волжак, с любопытством озирая нескладного улыбающегося парня. Впрочем, лицо у него красивое. И Лина к нему присматривается. Правда, насмешливо, но у нее это не очень разберешь.
Познакомились и даже сблизились как-то вдруг. Оказались оба на посту.
– Ты откуда пришел?
– Я? Из-под города.
– Винтовку там добыл?
– Ага, был у нас полицай (сначала вроде смирный был), но убил (вроде по пьянке) окруженца на дороге и женщину, которая видела это, и осволочел.
– А ты его?
– Не один. Не хвастун.
– А семья где?
– Какая?
– Твоя.
– Не знаю. Я – детдомовец.
– Хорошо!
– Что?.. То есть почему хорошо?
– Что вообще ее нет – плохо, ясное дело. А что в войну и вот здесь теперь один – легче.
Не понял.
Побыл бы в Толиной шкуре – понял бы.
– Ты стихи писал? – спросилось как-то само собой, Толя даже покраснел слегка.
– Как ты догадался? – глуповато расплылся в улыбке парень и полез за пазуху. Потертая тетрадка – точно такую потерял Толя. (Или курцы стащили.) Стихи – лесенкой. Ничего, можно и так.
Читали друг другу по очереди – каждый свое. Когда Бобок пришел подменить Дубовика, он посмотрел на обоих по-стариковски хитро:
– Вы что такие распаренные? Может, вас девчата тут грели?
XIII
Царский привез приказ: взводу забрать коров в Зорьке и Фортунах. Есть распоряжение: коров из немецких зон, особенно из пришоссейных деревень, угнать в партизанский тыл. Это звучит как напоминание: скоро побегут немцы и будут хватать, что смогут. После Курско-Орловской битвы их отступление сделалось столь же обычным, как продвижение вперед в первые недели войны.