Партнер для танго
Шрифт:
Зоя Павловна закрыла глаза. Она увидела свой город. Он не показался ей серым, он вспыхнул красками костюмов, в которых она танцевала. На самом деле город никогда не давил ее, не стеснял, как и невесомый танцевальный костюм. Для нее он был жарким, как объятия Глеба в аргентинском танго. Пять раскаленных угольков на спине… Его пальцы. Этот город давил и стеснял мать.
Ах, если бы все пошло не так! Если бы мать Глеба не взяла с них клятву целомудрия! Она знала, случилось бы то, от чего вся жизнь завертелась иначе.
А ведь
Она помнит номер гостиницы, в который они пришли сразу после жарких объятий в танце. Это был ее номер. Глеб попросил показать одно движение, которое она выполнила иначе, чем всегда… Они сами не поняли, как оказались на диване, она увидела его бледное лицо над собой…
— Нет, нет, — бормотала она, — мы не можем, мы дали обещание… твоей матери…
В коридоре послышались шаги. Глеб быстро поднялся и ушел в ванную…
Зоя лежала, грудь вздымалась так высоко, что она видела только хохолок клена за окном. Обычно она различала верхнюю ветку. Глеба сравнивали со стройным кленом, а ее — с лианой, которая обвивала его.
Впоследствии, чтобы не утратить гибкости, Зоя долго ходила в гимнастический зал, а недавно стала заниматься каланетикой — приятно и легко замирать в одной позе на сто секунд. В этом есть сходство с отработкой па в танце. Только рядом нет ее партнера. Единственного на всю жизнь.
Так значит, спрашивала она себя, это все, что получилось из ее жизни, свинченной матерью?
— Свинченной, — повторила она вслух.
Слово, брошенное дочерью. Ирина сама не знает, какое оно точное. Матери нет — все развалилось.
Но что-то было и в жизни с Виктором, признавала она. В первые месяцы после замужества. Он переступал через порог, и они падали на жесткий матрас широкой кровати. Матрас очень скоро потерял свои свойства, иногда ей казалось, что не переезд матери к ним стал причиной утраты восторженного счастья их игр, а ямка, в которую они падали, все еще крепко обнявшись. Но, чтобы испытать прежний взлет, нужно преодолеть эту глубину. А значит, потревожить невидимые основы матраса…
Очень скоро сладостные ночные полеты стали случаться только во сне, когда Зое мерещилось, будто она бежит за троллейбусом, опаздывая на работу. А он захлопывает двери прямо перед ней… Еще тревожней и оттого экстатически восторженней были сны, в которых она обещала матери вернуться рано, а на часах — Зоя специально смотрела на часы на тумбочке — половина второго. В тех снах она мучительно вспоминала номер телефона, по которому должна позвонить матери, а между бедер билось сладостное, полузабытое, огненное чувство. Потом горечь, перемешанная со счастьем, похожая по вкусу на сладкую горчицу из банки, которую она покупала в супермаркете…
Как всегда, после внезапно пережитого экстаза, Зоя прорывалась из сна в явь. Виктор все еще был рядом, лежал, отвернувшись, всхрапывал во сне.
Захотелось плакать. Оплакать прошедшую жизнь?
Но не так, как плачут взрослые женщины. У них плачет не только лицо, а все тело, чтобы мужчине, из-за которого и для которого плачут, было понятно. Чтобы они без ошибки читали строчки женских слез. Ей хотелось заплакать по-детски.
Это случилось — Виктор увидел крупные влажные горошины на ее щеках и расценил их по-своему.
— Не надо, — сказал он. — Тебе будет лучше одной. И мне тоже.
— Ка-ак? Но ты…
— Я не нужен тебе как мужчина. Ты уважаешь меня как человека. — Он усмехнулся. — Это можно делать на расстоянии.
— А ты… — Она хотела задать банальный вопрос, но сама знала на него, ответ, поэтому промолчала. Ей давно ясно: она тоже не нужна ему как женщина. Давно не нужна. А теперь, когда ему шестьдесят три, — тем более.
— Мы соединились по одной и той же причине. Ты не могла выйти замуж за того, кого любила. А я потерял ту, которую любил. У нас брак по расчету. Полезный для обоих в тот момент.
— Да, — согласилась она.
Зоя Павловна помнит, как медленно протянула руку и толкнула форточку, словно желая уличным шумом заглушить громкие удары сердца.
— У кого-то в машине подтекает газовый баллон. — Виктор поморщился.
От этих слов ей стало спокойней. Виктор знает, почему пахнет так, а не иначе. Он всегда знает, о чем говорит. А если считает, что им лучше жить отдельно, пусть так и будет.
— Так что нам делать дальше? — пробормотала она.
Он усмехнулся.
— Давай скажем друг другу спасибо за все, что было. Если это случилось с нами, значит, так надо было обоим. Но жизнь не кончается. Даже у меня. — Он улыбнулся. — Хотя мне больше, чем тебе.
— Какой ты умный, — произнесла она первое, что пришло в голову.
— Да нет, — отмахнулся он, — я долго думал. Я понял, что на каждом отрезке жизни человек поступает так, как может поступить только он и только в это время. Как бы мы ни вставали на цыпочки, ни заглядывали в будущее, на самом деле живем здесь и сейчас.
Зоя Павловна почувствовала, как что-то отпустило в солнечном сплетении. То, что напряглось давно и, казалось, никогда не расслабится. Подумать только, Виктор произнес то, о чем она думала не раз. Почти такие же слова вертелись и у нее в голове, но они казались ей крамольными. А если их сейчас услышала бы мать… Ох, нет…
— Твоя мать, между прочим, считала точно так же, — заметил Виктор.
— Что… ты… сказал? Моя мать… Она могла так считать?
— Разумеется. Твоя мать, Маргарита Федоровна, на редкость трезвая и умная. Именно потому она переехала к нам. Она знала, что мы с тобой не сможем жить… без буфера. Но не разъединяющего, а соединяющего. Твоя мать была мудрой, она говорила: надо точно чувствовать время.