Парус плаваний и воспоминаний
Шрифт:
И вот через полчаса Курильским проливом мы вышли из Охотского моря в Тихий, или Великий, океан и снова перевели часы на час вперед. Теперь разница во времени с Москвою девять часов. Не странно ли? В Москве только сейчас заканчивается уже пережитый нами, вчерашний день, зажигаются вечерние огни — перед нами сейчас взойдет солнце.
В который раз за время этого плавания приятно-тревожное ожидание новых впечатлений охватывает меня. Который день шумят машины, и за бортом беззвучно отваливается рассекаемая кораблем волна.
Выйдя из Владивостока в двадцатидневное плавание с туристами на борту, нарядно-белый быстрый «Урицкий» успел
При повороте — я вышел на крыло мостика — снова, через много лет меня обдул холодноватый ветер Великого океана. О, первый океанский ветер! Необозримое поле волн, только что миролюбиво набегавших на скулу корабля, теперь чувствительно качнуло нас с борта на борт. Чувствительней стала вибрация.
Вот-вот взойдет солнце.
Только бы рассеялся туман при подходе к Авачинской губе! Еще бы, как об этом не беспокоиться! Что сказали бы вы, если бы с трудом добывши билет на желанное представление в театре, вдруг оказались бы перед опущенным занавесом: «Извините, пожалуйста, некоторые сцены спектакля сегодня будут пропущены, посидите так»…
Уже на борту теплохода в кипении первых знакомств понял я, сколько людей по всей стране — от Минска до Еревана, от Еревана до Архангельска и Хабаровска — остались без желанных путевок. Круиз по нашим дальневосточным морям из семьи Великого океана успел стать одним из самых заманчивых для самых заядлых туристов. (Круиз — модное словечко, образовавшееся просто-напросто от искаженного английского cruise — крейсировать.) На его маршруте бархатные бухты и оленьи совхозы Приморья; еще недавно устрашавший и угрюмый Сахалин; призрачно далекий Магадан — рука, протянутая к золотому блюду Колымы и Чукотки; старейший русский порт на Тихом океане Петропавловск на огненной Камчатке; якорные стоянки в виду рыбацких городишек и пешие прогулки к кратерам вулканов, в бамбуковые заросли Курильских островов.
В Приморье щедрое лето дышало на самые щеки, здесь говорят: макушка лета. Кое-кто уверяет, что ему даже посчастливилось видеть в тайге под краснокорыми стволами кедров, под листьями роскошных папоротников, стебли женьшеня. Не знаю, как насчет женьшеня, но в оленеводческом совхозе-заповеднике в бухте Сидими многие видели незабываемую сцену снятия пантов молодых оленей. Зрелище, редкое по своей трагической красоте. Стада пятнистых оленей ходят вольно по заповеднику. Но наступает срок, и партию животных загоняют в панторезки.
Вот олень, зажатый в деревянном станке, взвыл, закричал, еще одно быстрое движение пилы — и плюшевые рожки в руках мастера — добавок ко многим тоннам пантов, снятых прежде. Грациозное животное освобождено. Олень — уже без рогов, — торопливо стуча копытцами, выкарабкивается из станка, в глазах его боль и удивление, и вдруг с неожиданной мощью, с грацией совершенной он прыгает, перелетает к открытым воротам — и нет его…
В спокойном волнении широкого моря утихают чувства бурных впечатлений, приходит размышление. Все приходит в назначенное время.
И все-таки кое-кто жадничает, просит капитана так рассчитать курс дальше, чтобы нас хотя бы слегка обмахнуло крыло тайфуна, шутят: «Ведь вот зажал Каролину, зажмет еще, не выдаст ни тайфунчика, ни шторма». Каролина — это имя тайфуна. По японскому обычаю, всякий тайфун получает свое имя.
Напрасно ропщут. Все, что обещано,
Черноглазый, волосы бобриком, радушный капитан Михаил Зингерман лишен тяжеловесной импозантности старых седых капитанов, к которым, кстати сказать, он и меня учил относиться с великим почтением. Может быть, и на самом деле говорить об этом не остроумно, но все-таки его не увидишь с трубкой во рту, не услышишь хрипловатый капитанский окрик. В его манере разговаривать с пассажирами иногда проскальзывает даже нотка застенчивости, но он неизменно располагает к себе простотой и прямодушием, доброй озабоченностью. А сколько у него других забот, кроме как о самочувствии пассажиров! На корабле все сводится к капитану — с трубкой он или без трубки, — и как-то я высказался на этот счет.
— Моряк идет по морю, как по местности, — ответил мне капитан. — Под ногами течения, мели и глубины, но сторонам ветры, камни, берега. Иногда я чувствую ход корабля, как свою походку. Поворот — и он ощущается всем телом. Вот вы, — говорил мне капитан. — смущены. Без трубки — как будто и не капитан… Ну, ну, я шучу, не подозреваю вас в такой банальности. А всегда ли справедливо стыдиться того, что кажется банальностью?
Этот интересный разговор мне хочется передать, потому что он имеет прямое отношение к делу. Капитан говорил мне:
— Вот вы, пишущие люди, время от времени отправляетесь на «поиски героя». Это разве не банально? Но и за этой банальностью все-таки стоит потребность жизни. Вы говорите: выражение «поиски героя» не совсем точно, ищут обновленное чувство жизни. Верно! И нам хочется, чтобы так чувствовали пассажиры. Все читают книги, а сами говорите, что не всегда умеют читать. Вы хотите видеть книгу до самой глубины, так надо и путешествовать и с удовольствием, и с пользой, с мыслью. Вон сколько молодежи! Пусть научатся не только что-то чиркать в путеводителях, вот бы еще размышлять им, вот это бы хорошо!
Вот каков наш капитан! Так что ему, думаю, позволительно и отшучиваться на банальную просьбу иной дамы пройтись об руку с тайфунчиком Каролина.
В море часто думал я о тех людях, что первыми выходили в океан под парусом на крепких поморских баркасах. Кое-где на пустынных берегах, обнажающихся в час отлива, среди скал, удивительно похожих здесь на мокрых морских животных, еще можно видеть груды камней — незамысловатый памятник безымянному матросу. Не только о капитанах — подумаем и о матросах, о многих русских людях, по силе духа равных несокрушимому Аввакуму, Дмитрию Донскому, казаку Дежневу или Лаптеву, чьими именами названы здесь моря и земли. Ведь первыми стойкими жилищами ка одиноких редких постах, в скалах, погруженных в пену прибоя, оживленных скопищами птиц, были здесь русские жилища, первыми грамотами были грамоты на русском языке — от царя Петра, от Елизаветы. И первые карты были на русском языке, и первые флаги были русские флаги.