Паруса смерти
Шрифт:
— Верповать будем, понятно. Триста человек высадятся на берег.
Сделав еще кое-какие распоряжения, Олоннэ ушел в каюту. Надо было обдумать сделанные сегодня открытия. Например — почему так осмелел Воклен? Почему промолчали Ибервиль и ле Пикар? Не могут же они перейти на сторону Воклена. Потому что перейти на его сторону — это значит встать под его команду. Для настоящего лихого моряка и воина стать подчиненным такой посредственности, как капитан Воклен, непереносимо обидно.
Может, все-таки завтра появится ветер. Он был готов молиться Богу, черту, кому угодно, чтобы это произошло.
Этого не случилось.
Наутро корсары, назначенные для пешего боя, стали высаживаться на берег.
Другие занялись верпованием — тяжелым, нудным делом. То есть перетаскиванием кораблей вдоль берега вручную с помощью веревок, наматываемых на растущие на берегу деревья. Это была самая нелюбимая работа, чем-то схожая с бурлацкой. А может быть, и очень схожая.
Потом был бой.
Испанцы, естественно, не ожидали, что кто-то в подобную погоду сможет приблизиться к их городу. Так что появление корсарских кораблей явилось для них настоящим шоком. Двумя залпами удалось полностью разогнать те полторы сотни испанских солдат, что выгнал на берег местный алькальд. Они отступили в глубь города, наивно рассчитывая подготовиться к какому-то отпору. Но тут из леса повалили дьяволы Ибервиля. Да еще в таком количестве, которое могло присниться местным жителям только в страшном сне.
Разумеется, они тут же стали сдаваться на милость победителя, хотя прекрасно знали, что этот победитель менее всего склонен осыпать их милостями.
Воклен оказался прав. Пуэрто-Морено действительно оказался лишь пристанью. Причем пристанью, заваленной товарами. Испанцы прекрасно знали о том, что время от времени пути передвижения ценностей из Старого Света в Новый и наоборот становятся корсарам известны, поэтому пускались на хитрости, то есть меняли пути подобного передвижения. Пуэрто-Морено был одним из таких новых маршрутов, или, вернее сказать, пунктов на маршруте. Причем устроен он был совсем недавно, товары через него двигались в огромных количествах, потому что испанцы не боялись нападения.
Корсары имели возможность убедиться, в каких размерах осуществляется испанская торговля. Они бродили по набережной, с восхищением подсчитывая, сколько тут тюков и мешков.
— Кошениль! [15]
— Индиго!
— Кожи!
Причем они не могли не оценить, что все это богатство досталось им почти без всякого риска. Бойто вышел смехотворный. И в один голос все твердили, какой все же умный человек этот толстяк Воклен.
Репутация толстяка, и без того достаточно твердая, приобрела и некие романтические, и героические краски.
15
Кошениль — название насекомых, используемых для получения краски — кармина. В данном случае — мешки с засушенными насекомыми. Индиго — растение, из которого добывали синий краситель.
Сам Воклен, конечно, не рассчитывал на такой успех, но предпочел о том, что на его стороне в этот раз сыграла счастливая случайность, не распространяться.
Он ходил между горами мешков и благосклонно принимал восторги в свой адрес.
Самое интересное, что корсарам эти богатства были в общем-то ни к чему, они просто не имели возможности их увезти с собой и лишь пускали слюни, подсчитывая, сколько бы это все стоило на рынках Тортуги, а еще лучше — Европы.
Перепало победителям, конечно, и немного серебра с золотом. Не так много, как они рассчитывали приобрести при наилучшем исходе экспедиции, но все же кое-что.
— Что мы будем делать со всем этим, капитан? — поинтересовался Ибервиль.
— Сжечь! — коротко ответил тот.
— Огонь перекинется на город.
— Обязательно.
Ибервиль поправил повязку на глазу.
— Ты мне хочешь что-то сказать? — спросил внимательно наблюдавший за ним капитан.
— Нужно кое-что обсудить.
— Выкладывай. Впрочем, я и сам догадываюсь, в чем там у вас дело. Кое-кто раздумал продолжать поход, я правильно тебя понял?
— Я еще ничего не сказал, а ты меня уже понял.
— Так или иначе мы пойдем на Сан-Педро.
— Не думаю, что многие последуют за тобой.
— А ты, ты, Ибервиль?
Корсар опустил глаз.
— Я пойду. Пойду, хотя знаю, что это гибельное предприятие. Я не знаю, что тебя так влечет в этот город, но догадываюсь, что не деньги. Я ценю нашу дружбу и ради нее готов пойти против своих интересов, но на большее не рассчитывай, таких, как я, не слишком много.
Олоннэ закурил, выражение лица его из разъяренного сделалось задумчивым.
— Послушай, Ибервиль, а Воклен?
— Что тебя интересует?
— Не он ли сбивает с толку моих людей? Я слишком доверял ему в прежние времена и боюсь, он каким-то образом воспользовался моим доверием. А теперь открыто выступил против.
— Он не посмел бы этого сделать, не чувствуй он огромной поддержки в команде. Да, все понимают, что Олоннэ — великий воин, но пойдут за Вокленом, потому что им хочется за ним пойти. А что касается его души… у нас в Латрансе говорят, что душа темнее ночи. Как можно проникнуть в мысли человека без помощи палача?
— Он ведь был надсмотрщиком на галерах.
— Я тоже не из Лувра прибыл сюда.
— Ладно. Скажи им, что я желаю поговорить с командой.
— Где их собрать?
— На набережной, как раз напротив того места, где громоздятся горы мешков.
— Когда?
— Когда стемнеет.
Доверив исполнение этой части своего замысла Ибервилю, исполнением второй Олоннэ занялся сам. В находившийся поблизости от места сбора дом было доставлено несколько девушек из родовитых испанских семей. Когда большая часть корсаров собралась в условленном месте, из дома начали доноситься хорошо знакомые давним матросам Олоннэ звуки. Капитан развлекался. Особую пикантность этим забавам придавало то, что девушкам, делившим ложе с капитаном, предстояло всенепременно умереть.
Не было ни одного исключения за всю многолетнюю историю взаимоотношений капитана с женским полом. Очень многие мечтали узнать, что же там все-таки происходит вне глаз команды, но никто не решался подсмотреть, все понимали, что в такие минуты шутки с капитаном плохи.
Когда, судя по доносившимся звукам, дело стало приближаться к кульминации, специально назначенные Олоннэ корсары подошли с горящими смоляными факелами к кучам с колониальными товарами и подожгли их.
Удивительно быстро горит то, что дорого стоит. Словно куча сухого хвороста, занялись мешки с индиго и крашеные толедские кожи. Пламя поднялось футов на двадцать над землей. Жуткие отражения лизали прибрежную воду. Жар бил в спины и лица корсаров. В спины тех, кто не мог отвернуться от сотрясаемого кровавой страстью дома, и в лица тех, кого больше волновал вид гибнущего добра. Им было жаль его, хотя они прекрасно понимали, что воспользоваться им можно лишь тем способом, который применил Олоннэ.