Паруса смерти
Шрифт:
Массы огненных искр уносились к звездному небу, как бы дразня живостью и блеском своих отдаленных родственниц, неподвижно застывших на глади гигантского купола.
Десятки мыслей теснились в головах собравшихся на набережной корсаров.
И вдруг над этим напряженным сборищем возвысился еще один крик.
Самое интересное, что не женский. Кричал мужчина.
Корсары зашевелились, повернулись к дому и те, кто больше интересовался костром.
Неужели он взялся за мужиков?! Таков был общий немой вопрос.
Возрождение даровало европейскому человеку не только многочисленные копии античных статуй, но и более богатые представления о сексуальной жизни. Стоящие на набережной Пуэрто-Морено корсары не принадлежали к передовой части человечества, но все же имели представление о том, что между мужчиной и мужчиной может иметь место то, что принято называть любовью. Представление имели, но не приветствовали. Замеченных в половых поползновениях подобного рода джентльмены удачи с кораблей изгоняли. Капитана в их глазах не извиняло и то, что противоестественному использованию подвергался, скорей всего, испанец. Конечно, этих кастильских собак надо истреблять, но не подобным же образом.
Но через мгновение выяснилось, что кричат-то не по-испански.
По-французски кричат.
Хорошенькое дельце!
Толпа, загудев и не сговариваясь, стала надвигаться на дом невыносимого разврата.
Но все кончилось так быстро, что пожар возмущения не успел как следует разгореться, чтобы соответствовать размерам пожара на пристани.
Двери дома распахнулись, и на пороге показался молодой корсар, вполне одетый, хотя вид у него был сумасшедший. Безумно вращая глазами, в которых отражались пляшущие огни гигантского костра, он заговорил, но успел сказать всего несколько слов:
— Вы знаете, что там происходит?! Я сейчас…
Больше он ничего сказать не успел.
Раздался выстрел. Человек, решившийся подсмотреть, что и как делает с пленными испанками капитан Олоннэ, сделал непроизвольный шаг вперед. Изо рта у него хлынула кровь. Он встал на колени. Губы шевелились, несмотря на ранение, он желал говорить.
Рана оказалась смертельной. Пират упал, отдав свой последний страстный поцелуй деревянному настилу набережной.
Убил его, разумеется, Олоннэ. Он стоял в дверях и держал в руках пистолет с дымящимся стволом.
— Так будет с каждым, кто осмелится мне помешать, — сказал он.
Никто не выразил сомнения внешне в его словах и не усомнился внутренне.
Эпизод на этом не закончился.
Две оставленные без присмотра испанки выскочили из-за спины капитана и попытались скрыться. Одна бросилась вправо, другая — влево. Олоннэ успел отбросить пистолет и схватил обеих за волосы.
Они что-то кричали на своем наречии. Кричали и простирали руки к столпившимся в десяти шагах от них корсарам. Ошибиться было невозможно — они требовали помощи. Молили о ней! Кое-кто из французов знал немного испанский язык. Правда, лишь в той степени, чтобы объясниться при купле-продаже. Сбивчивые, истеричные, запутанные в слезах и воплях девиц молитвы остались ими не поняты.
Олоннэ не стал ждать, когда смысл чуждых речений дойдет до сознания собравшихся. Он потащил за собой по настилу обеих. Потащил к пылающему костру.
Толпа молча расступалась перед ними.
Подойдя, насколько это было возможно, к стене огня, Олоннэ приподнял испанок и с размаху ударил лбами друг о друга.
Предусмотрительный!
Он понимал, что, если просто швырнет их в огонь, они обязательно выскочат из пламени. А ему нужно было, чтобы они сгорели наверняка.
Несмотря на все старания Олоннэ, план его был выполнен не полностью. Одна девушка рухнула в кучу горящих мешков и осталась там навсегда. Вторая под воздействием неистового пламени очнулась и, превратившись в живой факел, зашагала к воде с невоспроизводимым воплем в горле. Впрочем, путешествие ее оказалось недолгим. Оно уложилось в три шага. После чего испанка рухнула и замерла, пылая.
Олоннэ повернулся к толпе свидетелей:
— А теперь можно и поговорить.
На фоне благовонного пламени (занялись ящики с душистыми травами и нюхательными солями) его крупная фигура выглядела гигантской…
И зловещей.
Надо сказать, что большинству пошедших с ним в поход людей он именно таким и нравился, именно такой он и вызывал у них восхищение. Столь неподдельное и столь глубокое, что оно перевешивало порой стремление к золоту. Порой? Что значит порой?! Вот в этот самый момент и перевешивало.
— Кто пойдет со мной на Сан-Педро?! — с каким-то свирепым великолепием произнес Олоннэ.
— Я!
— Я!
— Мы!!!
Голосов было много, но они не слились в единодушный хор. Слишком многие корсары удержались в пределах трезвого взгляда на вещи, устояли на страже своих шкурных интересов.
Встав на почву трезвого выяснения дальнейших планов, корсары пришли к компромиссному решению, которое выглядело следующим образом.
Олоннэ и Ибервиль с тремя сотнями человек отправляются к Сан-Педро. Остальные ждут их на опаленной пристани Пуэрто-Морено. Оставшиеся не считаются предателями и скотами, но при этом безусловно теряют всякое право на ту добычу, что будет взята без их участия.
— Кто же останется вашим капитаном? — с нескрываемой иронией спросил Олоннэ.
— Воклен! — прозвучал громкий ответ большей части корсаров.
— И ле Пикар, — раздались голоса меньшего, но все же немалого количества людей.
Олоннэ подошел вплотную к татуированному другу и попытался посмотреть ему в глаза. Это ему не удалось. Костер почти догорел, луна еще не взошла.
— Ле Пикар, ты остаешься?
— Я остаюсь, Олоннэ.
— Почему?!
— Все говорят, что ты идешь в Сан-Педро не за золотом. Значит, не ради нас. А ради чего, ты не хочешь сказать.
— Ты был мне другом, ле Пикар, а дружба заключается в основном в том, что веришь человеку на слово. Я даю тебе слово, что после этого похода мы будем богаты, сказочно богаты.
Ле Пикар медленно покачал головой:
— Я бы, может, и пошел с тобой, но со мной не пойдет моя команда.
— Ты один стоишь десятка человек.
— Ты начинаешь льстить, Олоннэ, значит, твои дела плохи.
Олоннэ кивнул и отошел, не глядя на старого друга.
— Ложиться спать. Завтра на рассвете выступаем, мы должны достигнуть Сан-Педро за одни сутки.