Паруса в океане
Шрифт:
Так история еще раз улыбнулась финикийскому купцу-мореходу, ибо Великое Плавание вокруг Африки — улыбка судьбы. Сами финикияне никогда бы не додумались до столь фантастического предприятия. Они были слишком деловыми людьми, чтобы не видеть всю сомнительность задуманного при небывалом риске к тому же. Финикияне никогда и нигде не плавали ради открытий или романтики странствий. Всюду их таскала за собой необходимость, в их паруса дул ветер коммерции или войн, которые для них также являлись сферой коммерции.
Итак, история благословила финикиян на подвиг, которому долгое время отказывались верить даже самые просвещенные умы человечества.
29. Левкос-Лимен
Блеклое, прозрачно-бирюзовое море. Глиняный город. Зной. Пыль.
В тени глинобитных стен — куры с раскрытыми клювами. Ни дерева, ни кустика. Сплошной массив серых плоских крыш, подбирающихся к самому краю. И над всем — неумолимое, истязающее солнце. Всюду солнце, его лучи зарылись в песок и жарят ноги жителям Левкоса-Лимена, сквозь стены наполняют неприхотливые жилища сонной духотой, пронизывают морскую толщу, теряясь в коралловых джунглях.
Ни звука во всем городе, все живое оцепенело, взирая на мир летаргическими глазами. Даже упорный ветер пустыни хамсин, как ни удивительно, затих на день-два, будто сраженный солнечным зноем.
Но вот затявкала где-то собачонка, заплакал малыш — первые предвестники вечернего оживления. На постоялом дворе проснулся какой-то матрос и огрел Вселенную бранью. Появились рабы-водоносы, поливальщики улиц и кухонные слуги с охапками кизяка для ночных пиршественных очагов.
На постоялом дворе загремели черепками и послышались громкие возбужденные голоса:
— Да перенесут мне боги глаза на затылок, если вру! — Морской бродяга с массивной серьгой в ухе и с глубоким шрамом через лицо медленно наливался гневом. — Сам видел! Когда Астарт поднял меч на Верховного жреца Тира, небо вдруг треснуло пополам, ударила молния, и парень превратился в мышь!
— Держи глаза, они уже на затылке. — Астарт лежал на кошме в самом углу обширной трапезной, заложив руки за голову.
Матрос со шрамом затравленно оглянулся, еще никто не сомневался в правдивости волнующей истории про мышь. Для пущей важности он разбил кувшин.
— Ты, уважаемый, ударься лучше головой, — посоветовал Ахтой совершенно искренне. Шум всегда раздражал мудреца, а пустая болтовня лишала его философской выдержки.
Матрос задохнулся от гнева и удивления и разразился столь виртуозной бранью, которую могла породить только глотка финикийского морского волка. Разве можно смолчать, когда финикийца оскорбляет какой-то египтянишка, притом жалкий и тощий, как цыпленок. Можно было бы стерпеть — куда ни шло, — если бы не поверил в его слова кто-нибудь другой, ну хотя бы тот босяк, что валяется в углу — сразу видно: хананей до кончиков пальцев, правда обросший, словно мемфисский жулик. Но спустить египтянину?..
— Выходи, будем драться! — Матрос выволок Ахтоя на середину дворика. — Выбирай: ножи, мечи, кулаки!
Астарт смотрел на обоих, стараясь заразиться веселостью, воцарившейся в корчме, но пустота раздирала сердце. Его насмешливый тон был не менее фальшив, чем история о мыши. И когда он улыбался, Ахтой в ужасе закрывал глаза и терял нить размышлений.
— Кулаки, — выбрал жрец истины, — сначала я ударю, потом ты.
Все матросы, лежавшие на кошмах и циновках, захохотали. Грузный, просоленный ветрами морской волк и тщедушный сутулый лекарь, похожий на мумию, степенно вышли на середину двора.
Матрос набычился. Ахтой медленно обошел вокруг него раз, второй. Нетерпение зрителей нарастало.
Хозяин постоялого двора поманил Астарта рукой и, когда тот подошел, сказал:
— Саргад Альбатрос тебя ждет, парень.
Матрос обливался потом, а Ахтой все медлил.
— Бей! — не вытерпел матрос.
Ахтой с любопытством разглядывал его волосатый живот и вдруг несильно ударил сухоньким кулачком в солнечное сплетение.
Матрос охнул и прошептал:
— Братцы… ничего не вижу.
— Ложись спать, к утру пройдет, — посоветовал ему Ахтой.
Астарт вышел в раскрытые рабом ворота…
— Приветствую тебя, адон Саргад из рода Альбатросов, — Астарт слегка поклонился.
Могучий седовласый старец ударил в ладоши. Из полутьмы комнаты неслышно выскользнула рабыня.
— Зажги светильник!
Он заметно сдал с тех пор, как в последний раз видел его Астарт: постарел, поседел, лицо изрезали морщины, но фигура сохранила стройность, а руки — силу.
При свете благовонных плошек старец не спеша разглядывал посетителя.
— Приветствую тебя. Астарт — твое имя? Так мне передал корчмарь.
Рабыня принесла молодое пальмовое вино, и оба финикийца сели за низенький столик из красного дерева.
— Ты просишься с нами, — сказал старец, но все экипажи давно набраны. И кто ты такой — никому не ведомо.
— Ты меня сделал кормчим, адон Саргад, — Астарт убрал густые волосы и показал серебряную серьгу с дельфином.
— Мальчуган на плоту? — удивился старый моряк. — В тирской луже?
— Значит помнишь, я рад.
— Но я о тебе ничего не слышал как о кормчем, а бунтари на моих кораблях долго не держатся: или становятся покорными, или сбегают.
— Я тебе, адон, ничего не обещаю. Моя ненависть всегда со мной, и боги перед ней бессильны. Я прошу взять меня и моего друга в один из твоих экипажей.
— Кого же ты ненавидишь?
— В мире всегда достаточно зла…
— Значит, не только ты, но и твой друг, лекарь-мемфисец?
— Ты хорошо осведомлен, адон.
— Лекаря я могу взять. Но ему придется немало потерпеть из-за своей красной кожи. Наши ребята не любят египтян после карательных походов фараона, хотя мы и служим фараону. Слышал, сколько наших соплеменников погибло у Блаженного острова? Целый квартал хананеев обезлюдел… Попытайся убедить любого из моих кормчих, что ты им нужен.