Парусам нужен ветер
Шрифт:
Ещё на столе стоит большая настольная лампа. Она горит очень ярко. Деда Гриша включает её и днём, если работает.
Мы всегда ждём не дождёмся, когда Борька уговорит своего дедушку, чтобы он разрешил нам прийти и посмотреть такое богатство.
— Ну что, орлы?! — говорит деда Гриша, когда мы приходим. — Попутным ветром занесло?.. — И он щурится и кашляет от дыма из матросской трубки.
А Борька стоит рядом в своей тельняшке. И так сердито хмурится, будто мы пришли только мешать. А ведь он же сам позвал. С разрешения деда Гриши.
— Занесло, — отвечаем.
— На два метра от стола — и не шевелиться! А то вы хоть и маленькие, но всё равно, что слоны в посудной лавке — того и гляди, опрокинете мне что-нибудь. Да и народу-то вас — вон как густо, — говорит деда Гриша и смотрит вместе с нами на свои полки. В это время он уже ничего не делает. Борька говорит, что деда не любит работать, когда у него стоят за спиной.
И когда мы насмотримся издалека, деда Гриша осторожно возьмёт за подставку какой-нибудь корабль и поставит на стол. Потом включит настольную лампу и медленно поворачивает корабль.
Мы рассматриваем его борта, мачты и паруса. Он стоит перед нами как настоящий, как живой. И только паруса болтаются белыми тряпочками, как будто никогда не слышали про морской ветер.
…Однажды была весна. Солнце вставало рано-рано. На карнизах домов выросли длинные прозрачные сосульки. С них сползали капли и шлёпались об асфальт. Капли не замерзали, потому что становилось всё теплее. И воробьи кричали всё веселей и веселей. Они ерошили свои пёрышки, и так им не терпелось слетать куда-нибудь или просто подраться друг с другом, что они минуты не могли усидеть на месте. И почки на берёзах стали совсем светло-коричневыми, и кусты в скверах сбросили с себя снег, распрямились и вздохнули.
А на улицах появилось столько луж! Ну, будто во всём городе испортился водопровод. Некоторые переулки превратились в настоящие реки.
И вот в один такой денёк мы нашли большущую лужу. Мы так обрадовались, будто нашли клад. Конечно мы сразу бросились узнать, какая в ней глубина. Я был в резиновых сапогах. Только я отошёл чуть-чуть от берега, как сапоги у меня кончились, и вода уже была почти по коленки. Конечно, если бы у меня были сапоги до живота, как у дяди Рената, я зашёл бы ещё глубже.
— Вовка! Утонешь ведь! Вылезай! — крикнул мне Толик. И я послушался его, чтобы не утонуть совсем.
— Ведь это настоящее море! — радовался Борька.
— Это наше море. Собственное. Мы его открыли, — сказал Вадик.
Всё наше море топорщилось от волн.
— А волны-то! Смотрите, какие! — крикнул я.
Мы сделали из бумаги корабли. Они уплывали далеко-далеко, в другой конец моря. Нам приходилось долго бежать вокруг него, чтобы встретить свои корабли. Но потом они стали все намокать и намокать. А потом — тонуть.
Когда Борька успел — не знаю. Только вдруг он кричит:
— Ребята! — И мы увидели у него в руках большой корабль деда Гриши. Паруса не нём шевелились от ветра, и медные пушечки блестели на солнце.
— Разрешил? — спросил Борьку Вадик.
— Его дома не было.
— Не было?! Ну и влетит тебе, Борька!
— Мы скажем, что мы все виноваты, — сказал я, — пусть нам всем влетает.
— Точно! — сказал Толик.
— Надо только осторожно, — Борька посмотрел на корабль, — чтобы его не потопить.
— А потом мы его высушим, и всё будет в порядке, — сказал Вадик.
— Ура! — крикнул Толька.
Мы поставили корабль на воду и тоже закричали:
— Ура-а!
Он стоял и чуть-чуть шевелился от волн, будто он пока узнавал, откуда ветер дует и куда надо плыть. Паруса его всё надувались и надувались. И вдруг он стронулся с места, покачнулся немножко — и рванулся вперёд. Теперь он, наверно, знал, куда ему плыть. И когда он помчался, мы услышали, как вода шипит у него за кормой. Вот уже далеко впереди белеют его паруса и щёлкает на ветру маленький флаг. И если бы вдруг выстрелила хоть одна медная пушечка, мы бы подумали, что на корабле живут капитан и матросы.
…Деда Гришу мы заметили, когда он кашлянул. Мы увидели его и прямо не знали, куда нам теперь разбежаться. Мы здорово струсили. Тут Борька понял, что ему не отвертеться, и подошёл.
— Деда, это я взял… Деда, не сердись…
Деда Гриша молчал. Он только сопел своей трубкой.
— Если ты сердишься, деда, — сказал Борька, — пойдём домой и ты меня отлупишь.
— И меня тоже… отлупите, — сказал я. — Я тоже виноват.
— И меня тоже.
Все вдруг захотели, чтобы их отлупили.
И тут деда Гриша вытащил трубку изо рта.
— Всех вас лупцевать — рука устанет. Ну, а всыпать одному Борьке — вам завидно станет. Так или не так?
— Так, — ответили мы хором.
— А ну-ка, дайте мне его. — Деда Гриша показал пальцем на корабль.
Он долго вертел его в руках, заглядывал с боков, сверху и снизу. Потом присел и осторожно поставил на воду. Корабль постоял немного — и помчался, как в первый раз.
— Деда! — крикнул Борька. — Смотри, как у него паруса надулись!
— Деда Гриша, он нагибается от быстроты! — крикнул Толька.
— Не нагибается. Это ты нагибаешься! А корабль НАКРЕНЯЕТСЯ. От слова КРЕН, — сказал деда Гриша.
Мне вдруг так понравилось слово НАКРЕНЯЕТСЯ! А от слова «нагибается» стало противно.
И вот мы все, вместе с дедой Гришей, стоим и смотрим на его корабль. Как он мчится и как развевается на корме маленький старинный флаг.
— Да, да, ребята… Парусам нужен ветер, — совсем тихо сказал деда Гриша и сощурился от дыма из матросской трубки.