Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок
Шрифт:
– Это заяц, – сказал маг за моей спиной. – Его съели.
– Кто? – я боролся с тошнотой.
– Хищник, – маг говорил теперь сквозь зубы. – Вперед.
Я ничего не ответил. Обошел останки и двинулся дальше, вверх и вверх по склону. Все йолльцы, с которыми мне доводилось общаться в Некрае – а в их числе были и университетские профессора, – искренне не понимали, как природа Цветущей могла существовать без «фаа», «мерф» и «манфи»…
Я улыбнулся: все–таки я побывал в Холмовом. Иду по лесу и думаю на родном языке;
Сделалось светлее: впереди отрылась поляна. Слой рыжей хвои уступил место траве. Я замедлил шаг.
– Здесь, – сказал маг. – Он лежал вот здесь.
Трава на поляне, высокая и жесткая, во многих местах была примята. Уже после смерти барона здесь толпились стражники, растерянно оглядывались, хмурили брови, месили траву сапожищами. Расстилали полотно, укладывали на него дряхлое тело… Я присмотрелся: среди полегших стеблей подрагивали на ветру две пряди длинных седых волос. Даже в утреннем полумраке я отлично их различал.
– Трава не распрямилась, – тихо сказал маг.
– Что?
– Когда я нашел его тело, трава стояла ровно, не было ничьих следов… Даже следов барона. Я подумал, она распрямилась сама по себе… Всего за несколько часов…
В лесу кто–то тонко вскрикнул – как ребенок. Я содрогнулся.
– Это птица, – сказал маг.
– Вы и «мерф» сюда завезли…
– Это лес! Да, в нем должны жить птицы и животные, это нормально. Это жизнь! Хищники и жертвы, норы и гнезда, рождение, смерть…
Я не слушал его. Смотрел на поляну: с двух сторон она была огорожена, как забором, густым ельником. Несколько огромных сосен, когда–то уцелевших в огне, колоннами тянулись в небо. Между их темными, поросшими мхом стволами теснились маленькие березы: я готов был поклясться, что их высаживали здесь специально, помогая лесу опомниться после пожара. Десять лет назад, пятнадцать…
– Хорошее место для встречи, – сказал я вслух.
Маг промолчал.
– Ты не знаешь, с кем барон собирался здесь говорить? У тебя нет даже предположения?
Он снова промолчал. Утренний ветер дергал березы, заставляя их нервно, зябко перебирать листвой. Среди истоптанной травы лежал увядший василек.
Я наклонился и поднял его.
Цветок погиб не под каблуком стражника. Его сорвали раньше, возможно, далеко отсюда. Возможно, в поле. И это мог сделать кто угодно – сам барон. Или тот, с кем он встречался. Василек цвета неба уродился слишком красивым, чтобы умереть своей смертью; сейчас он обмяк, лепестки потускнели, стебель переломился пополам.
Не выпуская из рук мертвый цветок, я поднял с земли шишку. Сунул в карман. В детстве у меня была привычка – собирать семена, которые попадутся под ноги. Бабушка бранилась, вытряхивая мою куртку – полные карманы крошек, семян, сосновых иголок…
– Ты слышишь? – напряженно спросил маг.
Я поднял голову. Он был прав: в лесу что–то неуловимо
Там, в глубине. В серых сумерках. За стволами. Все ближе и ближе.
Маг искоса глянул на меня – и обернулся в сторону ельника. Он тоже ничего не понимал.
Я вспомнил – что–то из детства. Из тех кошмарных снов. Не офорлы… нелюдь под нелюдью в чистом поле… что–то другое, не менее отвратительное, но куда более опасное…
– Берегись! – зачем–то крикнул маг.
Прошла половинка мгновения.
Я успел увидеть, как взлетает из–под низких еловых веток вожак. Беззвучно выпрыгивает вверх почти на полный человеческий рост, целит когтями в грудь магу и клыками – ему же в горло. Как маг вскидывает руку, и кольцо разражается белым огнем. Как все тело нападающей твари освещается изнутри, на мгновение становится прозрачным, видны кости, позвоночник, череп… очень похожие на человеческие, но уродливые, страшные… а потом тварь распадается на части, и одновременно из–под елок взвиваются, нападая на мага, еще три таких же.
Четверо кинулись на меня. Один навалился из–за спины. Я не устоял – у меня были связаны руки – и упал лицом в росу.
* * *
Это накатывает волной. Волосы встают дыбом. Все живое бросается в рост, в развитие, в старение, в осень и опять в весну… Ветер подхватывает листья… Вихрь, водоворот, зима и лето сменяют друг друга, лопается оболочка и снова нарастает, бегут соки, бежит кровь по жилам, скорее, скорее…
…Преврати их в мусор.
* * *
Я упал, а тварь навалилась сзади – мертвым грузом. Уже мертвым.
Я закрыл глаза.
Каждая жилка дрожала. Как тогда, на вершине горы, когда дед сказал: «Тебя здесь не было». Я давно, очень давно не был веснаром…
И уж тем более – не убивал.
Я пошевелился, сбрасывая с себя тощую, роняющую шерсть, дряхлую тушу. Передернулся от отвращения. Подтянул колени, с трудом поднялся. Мага тоже сбили, он встал одновременно со мной – бледный, как жемчужина с далеких островов. Кольцо на его пальце горело синим и фиолетовым.
– Погоди, – выговорил я, пытаясь плечом стереть с мокрого лица прилипшие клочья шерсти. – Не нападай. Мы не договорили.
Он огляделся. Поляна была завалена дохлыми тварями – все они умерли на лету, в прыжке, от старости. Мутные глаза затянуты бельмами, клыки рассыпались прахом. Я с трудом узнал в этих «манфи» – волканов. Йолльцы привезли их на остров, йолльцы когда–то, давным–давно, натаскивали этих тварей для охоты на людей.
На счету мага был только один враг, тот, первый. От волкана мало что осталось: кучка пепла, понемногу уносимого ветром.
– Восемь, – сказал маг и сглотнул.
– Там еще двое… За елками. Дохлые.