Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок
Шрифт:
Вдоль стен висели, открытые всем ветрам, пустые гамаки.
– Комната барона, – сказал я вслух. – Где они жили все? Дети, стража, слуги?
– Внизу. На земляном этаже.
Я вспомнил о бароне, который так и коротает вечность – провиснув в гамаке почти до пола. Некстати пришла на ум еще одна йолльская традиция: хоронить особо знатных покойников в гамаках.
– А… ты? – я запнулся. – Ты где жил? И кто ты, собственно, такой? Что делаешь в доме барона?
Будто не слыша меня, он откинул
– Реф! – негромко приказал маг.
Мальчишка вскочил. Встрепанный, круглоглазый, бледный, он вдруг напомнил мне – меня.
– Выходи, – сухо велел маг.
Мальчишка выбрался из «оре». Сердце в нем колотилось так, что вздрагивала льняная рубаха на груди и на спине.
– Твой отец умер, – сухо сказал маг.
Мальчишка хлопнул светлыми ресницами. В нем не было ни капли скорби – только страх.
– Это ты его убил?
Я поперхнулся от такого вопроса. Мальчишка долгое мгновение глядел на мага, а потом затряс головой так, что чуть глаза не расплескал.
– Где Кноф? Где твой брат?
Мальчишка икнул.
– Отвечай!
– Осторожнее, – сказал я. – Все–таки ребенок…
Маг мельком глянул на меня через плечо.
– Где твой брат? – повторил тоном ниже.
– Он ушел, – выдавил мальчишка еле слышно. – Сказал… что уйдет… в море… на корабле.
– Когда? Когда ты видел его в последний раз?
Мальчишка, казалось, не понимал вопроса.
– Вчера? Видел его вчера?
– Нет.
– А позавчера?
– Нет. Он ушел.
– Куда?
– На корабль… матросом.
Мальчишка говорил по–йолльски. В языке Цветущей слова «матрос» до сих пор нет.
Маг помолчал, играя желваками. Мальчишка снова икнул.
– Слушай внимательно, – сказал маг сквозь зубы. – После смерти твоего отца здесь распоряжаюсь я. Беги в Фатинмер. Скажи матери: я велел явиться сей же час. Скажи госпоже Розе: я велел явиться ей тоже! Передай: я приказал слугам и страже вернуться на службу – немедленно, иначе я сочту это бунтом. Повтори!
– Матери… Госпоже Розе… немедленно… слугам… страже… бунтом, – мальчишка повторял слова механически, как заводная игрушка.
– И не бойся, все образуется, – зачем–то добавил я.
Он посмотрел сквозь меня – и шагнул к выходу на внешнюю лестницу. Минутой спустя мы увидели, как он бежит по дороге к тракту – что было сил, во все лопатки. А вдали, за невысокими холмами, проплывали цветные паруса – поезд набирал скорость, уходя от станции «Светлые Холмы», следуя из Дальних Углов в сторону побережья.
Мне никуда уже отсюда не уехать.
– Спорим, что стража не послушается. Тот, что в меня стрелял, наверняка был здесь во время нашествия. Многое повидал.
– Я тоже кое–что видел, – все так же сухо отозвался маг. – Пусть попробуют не явиться.
Я подумал, что не завидую этому начальнику стражи. Если выбирать между веснаром – и обвинением в бунте…
– Кто такая эта госпожа Роза?
– Мать старшего мальчишки, того, который сбежал.
– Женщина барона?
– Была женщиной барона почти шестнадцать лет назад. С тех пор ее муж, всю жизнь долбивший канавы, пошел на повышение… Теперь он сборщик налогов и надзиратель в поселке.
Я смотрел, как удаляются паруса. Тогда, в начале нашествия, женщины Цветущей были горды и непреклонны, и смерть предпочитали позору. Тогда все были уверены, что йолльцы уйдут с острова – или умрут все до единого, превратившись в удобрение для наших полей. И никому в голову не могло прийти, что спустя всего несколько месяцев… ну ладно, год с небольшим… первый веснар станет жертвой предательства.
Я на мгновение прикрыл глаза: веки горели. Хотелось спать, но я понимал, что не засну уже до самой смерти.
Вдалеке на тракте все так же маячили люди: не решались убраться, не отваживались подойти. Я бездумно взялся рукой за виноградную лозу – корень ее был далеко внизу, в земле, в плодородной земле моей Цветущей…
Я чуть сжал ладонь.
В рост. В развитие, в старение, в осень и опять в весну. Ветер унесет листья, зола вернется в землю, и будет пища корням.
* * *
Поле чернело золой. Вчера ночью йолльцы подожгли его с четырех сторон. С тех пор прошел день и еще одна ночь. Прошел дождь, превратил золу в жидкую грязь.
– Они хотят, чтобы мы передохли с голоду, – сказала полная женщина с родинкой на кончике носа.
Высокий светловолосый парень сплюнул сквозь зубы:
– Как же… Не дождутся.
Над верхней губой у него едва пробивались тонкие, прозрачные усы.
Поодаль толпились люди. Переговаривались. Жались друг к другу.
– Эй, дармоеды! – весело крикнул мужчина лет пятидесяти (его рука лежала на плече небольшого щуплого мальчишки). – Сеять будем – или плакать будем? Тащите все всхожее, что есть!
Дождь то утихал, то снова начинал моросить. Расходились тучи. Одна за другой вставали на небе радуги.
– Радуга – к веснарству, – бормотал мужчина. – Ну, где вы там, дармоеды?
Увязая в земле, катились тяжелые тачки. Люди сгружали мешки и корзины, торопливо шли, разбрасывая зерно – каждый по своей полосе, не ошибаясь и не сталкиваясь, хотя в горелой грязи не было видно меж.
– Не перерасти, Осот, – строго сказал мужчина. – Осыплется – как его потом жать… Усач, Ягода, вместе, что ли?