Пасхальный парад

Йейтс Ричард

— Едкость — хорошее слово. Как раз то, что в нем должно присутствовать. Ну и конечно, главный вопрос. Что ты думаешь о последней вещи? О большом стихотворении?

— Я как раз собиралась о нем сказать. Оно великолепно, Джек. И такое трогательное. Приезжай скорее.

В начале лета он получил приглашение: в течение двух лет преподавать в писательской мастерской университета Айовы.

оба прочли это письмо, — пожалуй, было бы ошибкой ответить на это отказом.

— Мне казалось, преподавание вызывает у тебя аллергию.

— Да, но Айова — это особый случай. Насколько я знаю, их «мастерская» существует отдельно от английского факультета. Это аспирантская программа, своего рода профессиональная школа. Ребят в нее тщательно отбирают — собственно, это уже не студенты, а начинающие писатели, — а все преподавание сводится к четырем-пяти часам в неделю. Видишь ли, идея заключается в том, что преподаватели должны сами писать, поэтому им предоставляется много свободного времени. Господи, если я не смогу сделать книжку за два года, значит, со мной и вправду беда. И вообще… — Он задумчиво потер подбородок большим пальцем, и она поняла, что его последний довод станет решающим в этом разговоре. — Я знаю, это прозвучит глупо, но приглашение в такое место весьма почетно. Наверно, кому-то моя последняя книжка не показалась совсем провальной.

— Послушай, Джек, примешь ты их предложение или ответишь отказом, в смысле почета ничего не изменится. Поэтому хорошенько подумай: ты действительно хочешь уехать из Нью-Йорка в Айову?

Они оба разволновались и кружили по комнате. Вместо ответа он подошел к ней, обнял и зарылся лицом в ее волосы.

— Я хочу уехать, — сказал он, — но при одном условии.

— Каком?

— Что ты поедешь со мной, — сказал он внезапно охрипшим голосом, — и будешь моей девушкой.

В августе они оба ушли из журнала «Фуд филд обсервер», и в последний уик-энд перед отъездом в Айову она привезла его в Сент-Чарльз.

— Хорош, — объявила Сара, едва сестры оказались одни на кухне, залитой солнечным светом. — Не то слово. И Тони, похоже, он понравился. — Она слизнула с пальца кусочек паштета. — Хочешь знать мое мнение?

— Ну?

— Выходи за него замуж.

— «Выходи за него замуж»! Сара, ты говоришь это про каждого мужчину, с которым я сюда приезжаю. По-твоему, брак — это ответ на все вопросы?

Сара, кажется, обиделась:

— По крайней мере, на очень многие вопросы.

У Эмили чуть не вырвалось: «Тебе-то откуда знать?» — но она вовремя прикусила язык. Вместо этого она сказала: «Время покажет», и они понесли в гостиную тарелки с сомнительно выглядящими закусками.

— Мое участие в войне ограничилось ползанием по Гуаму с рацией на спине, — рассказывал Джек. — Но я помню эти небольшие обтекаемые истребители «Магнум». Глядя на них, я пытался себе представить, каково находиться внутри и переключать приборы.

— Видел бы ты наши новые модели, — сказал Тони. — Пристегнулся — и фьють! — Он вскинул ладонь вертикально вверх в подобии салюта, демонстрируя сумасшедшую скорость взлета.

— Я себе представляю, — покивал Джек.

Когда в дом вбежали запыхавшиеся мальчики, Эмили постаралась не слишком распространяться по поводу того, как они выросли со дня ее последнего визита, но перемены были разительные. Четырнадцатилетний Тони-младший, поражавший своим крупным телосложением, весь в отца, был хорош собой, но ничего не значащая улыбка, блуждавшая на его лице, как будто намекала на то, что из него может вырасти красавец с тремя извилинами. Самый младший, Эрик, смотрелся дичком, и в этом было больше угрюмости, чем робости. По-настоящему ее внимание привлек только Питер, которого Пуки всегда называла своим любимцем. Он был худой и поджарый, как гончая, с материнскими карими глазами, и даже пузырящаяся жвачка во рту не могла скрыть природного ума.

— Тетя Эмми, помнишь, когда мне было десять лет, ты мне подарила президентов? — сказал он, не переставая жевать.

— Презент? Какой презент?

— Да не презент, а президентов.

И она вспомнила. Каждый раз перед Рождеством она сбивалась с ног в поисках подарков для племянников, прочесывала магазины, падая от усталости, дышала спертым воздухом, ругалась с измученными продавцами, и вот однажды она купила Питеру то, что, хотелось верить, ему понравится: набор белых пластмассовых фигурок всех американских президентов, до Эйзенхауэра включительно.

— Президенты, ну конечно.

— Короче. Они мне понравились.

— Еще как понравились, — встряла Сара. — Знаешь, что он сделал? Он разбил во дворе что-то вроде парка, с лужайками, рощицами и рекой с навесными мостами, и всюду поставил президентов на пьедесталы сообразно их заслугам. Линкольн, как самый великий, получил самый высокий пьедестал, а Франклин Пирс и Миллард Филлмор получили самые низенькие. Ну вот, а Тафт, как самый толстый, оказался на широченном пьедестале, так что он…

— Ну всё, мам, — перебил ее Питер.

— Нет, подожди, — отмахнулась она и снова обратилась к сестре: — Ты бы это видела! А что он сделал с Трумэном? Он долго думал, что с ним делать, и в конце концов…

— Дорогая, будем считать, что ты обо всех рассказала, — вмешался Тони, незаметно подмигнув гостям.

— А? Ну хорошо.

Она поспешила выпить, то бишь прикрыла рот стаканом, как другие прикрывают свою наготу. Эта привычка осталась у нее на всю жизнь. От неловкости после рассказанного ею неудачного анекдота или от смущения, что она слишком много болтает, Сара запечатывала рот: в детстве — кока-колой и леденцами на палочке, в зрелом возрасте — сигаретами и выпивкой. Возможно, всему виной были юные годы, когда сначала она ходила с торчащими кривыми зубами, а затем носила «железки», и с тех пор рот сделался ее самой уязвимой частью тела.

Позже мальчики затеяли борьбу на ковре, и кончилось тем, что они перевернули столик, после чего отец объявил:

— Всё, ребята. Отбой.

Это был его стандартный приговор на все случаи жизни, словечко, которое он, конечно же, подцепил в морских частях.

— А что им остается еще здесь делать, Тони? — попыталась заступиться за детей Сара.

— Пусть играют во дворе.

— У меня есть идея получше. — Тут она повернулась к Эмили. — Ты должна это увидеть. Питер, принеси гитары.

Эрик скрестил руки на груди, показывая всем свои видом, что он предпочитает остаться в стороне, а старшие мальчики вышли в другую комнату и вернулись с двумя дешевыми гитарами. Убедившись, что зрители готовы, они встали посреди гостиной и, ударив по струнам, затянули в подражание «Братьям Эверли»:

Bye bye, love,Bye bye, happiness…

Тони-младший ограничивался парочкой простых аккордов, да и в пении не усердствовал, зато Питер бойко перебирал пальцами струны и пел от души.

— Чудные ребята, Сара, — сказала Эмили, когда мальчики ушли играть во дворе. — Питер такой молодец.

— Я тебе говорила, кем он хочет стать, когда вырастет?

— Президентом?

— Нет, — задумчиво ответила Сара, словно рассматривая и такую возможность. — Никогда не догадаешься. Епископальным священником. Несколько лет назад я привела их на пасхальную службу в нашу городскую церквушку, и Питер загорелся не на шутку. Теперь каждое воскресенье он поднимает меня пораньше, чтобы вместе пойти в церковь, или сам едет туда на велосипеде.