Пашкины колокола
Шрифт:
Возгордясь сыном-героем, старший Обмойкин стал последнее время необыкновенно важен - ну, ни дать ни взять оживший памятник стоит на посту возле будки. Следя за порядком на подвластных ему улицах, Обмойкин то и дело поглядывает на молодца-сына. Ему от будки все хорошо видно, ведь их дом - рядом с двухэтажным домом-магазином Ершиновых на углу Арсеньевского переулка и Серпуховки.
С самых дальних улиц, даже из-за Москвы-реки и от заставы, приходят поглазеть на героя пораженные рассказами о его подвигах москвичи. А здешняя ребятня толпится вокруг Николая Фролыча весь день. Конечно, никто не осмеливается
Здесь, понятно, и Пашкина дружина. Позабыты на время удочки, заброшены рогатки, не дребезжат по мостовой битки и железяки, сбивая выстроенные в ряды бабки-козны, изображающие немецкие полки. Даже в самый зной ребята не убегают на реку освежиться, поплавать: вдруг пропустишь что-то интересное из рассказов героя!
Положив рядом костыль, украшенный самодельным бронзовым вензелем "Н-2", что должно обозначать "Мы, Николай Второй", Николай Фролыч неспешно покуривает, пускает аккуратные колечки дыма. Он рассказывает мальчишкам об ужасных "стражениях" на полях Галиции, о горах мертвых тел высотой с дом. Но чаще всего повествует он о том, как сам храбро бросался на врагов в островерхих касках, крошил их штыком и саблей. Как врывался в германские окопы и захватывал в плен чуть ли не самых важных вражеских генералов. Даром-то Георгия не дадут!
Слушая героя, Пашка с грустью оглядывал дружину. Жалко, что нет здесь Саши Киреева - уже полгода тот то слесарит, то работает подручным в кузнечном цехе. Отца угнали на войну, и жить семье стало трудно, пришлось Саше бросить мальчишеские забавы и впрячься в рабочую лямку.
С того дня улица для Пашки как бы наполовину опустела. Даже по вечерам они с Сашей видятся лишь урывками. Усталость, накопленная за десять часов у тисков или горна, валит Сашу с ног, опрокидывает в тяжелый сон...
А жизнь на улицах течет своим чередом.
Так было и вчера.
Ребята плотным кольцом окружили воина-героя, восторженно глядя в дымящийся папиросным дымом рот, слушая рассказы о битвах.
Но вот на пороге лавки "Москательные и железоскобяные товары. Ершинов и сыновья" показался ее хозяин. Наказав что-то приказчику Сереге спустился по каменным ступеням и направился к дому Обмойкиных.
Несмотря на жару - сентябрь выдался на редкость знойный, - одет Ершинов в поддевку дорогого синего сукна и высокий картуз с лакированным козырьком. Поддевка распахнута, через грудь играет-переливается золотым блеском толстая цепочка часов. В руке - сложенные пачкой газеты. Тут и обязательные для торговца "Биржевые ведомости", и "Русское слово", и "Голос Москвы", и "Русская речь". Сразу видно: Семен Ершинов - не только образованный человек, но и, безусловно, патриот!
Вышагивает степенно, ему спешить-торопиться некуда: не голь перекатная, в первую гильдию вот-вот подымется!
Испуганной воробьиной стайкой ребята брызнули в стороны, давая дорогу известному на все Замоскворечье торговцу. Но, само собой, далеко не убежали: интересно же, о чем станут беседовать купец и герой галицийских битв.
Как бы и не приметив мелюзгу, не глядя по сторонам, Ершинов прошел к скамейке.
– Наше нижайшее, Николай Фролыч! Герою-воину русскому почет и уважение!
– Ответствую тем же, уважаемый Семен Семенович! Но прошу простить, поскольку не имею сил встать для ответного приветствия! Ужасные раны, нанесенные врагами отечества, ни ночью ни днем не дают покоя! Изнываю от несусветной боли, но соблюдаю мужество, как подобает воину и кавалеру. Не подаю малейшего виду!
– Не извольте беспокоиться, Николай Фролыч, сидите спокойненько! Это перед вами каждый подлинный сын России на коленях стоять должен, потому как пострадали и поныне страдаете за веру святую, любимого государя-батюшку и любезное отечество!
– Весьма и весьма благодарен сочувствию, Семен Семенович!
Заслушавшись, Пашка и не заметил, что с другого угла приближается их учитель закона божия, величественно-бородатый отец Серафим. Он же священник церкви, куда мать водит своего "последненького" в свободное воскресенье. Ходит помолиться, попросить милости у господа-бога: авось услышит, облегчит жизнь.
– Истину изволили сказать, уважаемый Семен Семенович!
– густым басом подхватил отец Серафим.
– Пострадать за веру православную и за царя благодетеля - нет священнее долга у подлинного россиянина!.. Какие-то важные новости, видимо, отпечатаны в газетках? Сам-то я не успел прочесть, вызывали на требу к страждущим. Не разрешите ли присоединиться к беседе?
– Будьте любезны, отец Серафим!
– подвинулся на скамейке Ершинов. Вот тут, промеж мною и обожаемым героем, и присаживайтесь! Новости значительные и, позволю высказать мнение, тревожные.
– Да что вы?
– Распахнув полы темной рясы, священник уселся, прикоснулся ладонью к пачке газет: - Нуте-с! Нуте-с! Что же наши вороги еще придумали, какую пакость?
Ершинов неспешно развернул "Утро России", ткнул пальцем в заголовок на первой странице:
– Вот, позвольте обратить внимание, любезные соседушки! Новых пособников ищут кровные недруги.
– О господи!
– возмущенно воздел руки отец Серафим.
– Да простит мне господь черное слово: ну хлюсты! Ну супостаты! Сколько они уже христианской крови пролили, вероотступники! Не зря же под одним знаменем с басурманами-турками соединились! Не внемлют урокам истории, овцы слепые! Неужто мало поколотила тех же турок Россия под Плевной да под Шипкой? И вероятно, Семен Семеныч, той же, не нашей веры Вильгельм и его генералы союзников подыскивают?
– Именно!
– подтвердил Ершинов.
– С персами-иранцами шашни пытаются завести!
Отец Серафим широко перекрестился, глядя на золотящийся крест недалекой церквушки.
– Спаси и помилуй, господи, воинов наших!.. Завтра же после утрени отслужу молебен о даровании победы воинству российскому!
Пашка слушал с напряженным интересом, но вдруг увидел, что по ступенькам к двери их квартиры спускается почтальон Кузьмич, держа в руке белую бумагу.
Ни писем, ни газет, ни телеграмм семья Андреевых не получала, и встревоженный Пашка вскочил. Из разговора взрослых знал, что от писем и телеграмм скорее всего горестей ожидать можно.