Пасмурный лист(сб.)
Шрифт:
Мать Бэкдыль купила также рабыню именем Гахара. Она была родом из Греции, с архипелага. Ее привезли с трудом, она была еще совсем не укрощена и не понимала Багдада и его прелестей. Сильная, рослая, она при наслаждениях, видно, наливается кровью, как петуший гребень, и ты испытываешь радость, словно трубящий рог! И эту рабыню мать Бэкдыль приобрела дешево и радовалась своей покупке.
Мать привела рабынь в дом и сказала Даждье:
– Вот тебе няня для ребенка, и вот тебе другая для помощи. Они будут подчиняться тебе.
Даждья, побледнев,
– Но будут ли они подчиняться мне во всем, что я потребую?
– Да. Так указано пророком, – сказала мать Бэкдыль. – Ты будешь старшая.
– Старшая среди жен?
– Да, старшая среди жен.
Даждья сказала:
– А если я прикажу им покинуть мой дом?
– Ты поступишь, милая, глупо и против Закона.
– А если этого пожелает мой муж?
– Твой муж не может пожелать этого. Он – правоверный, – сказала гордо мать Бэкдыль. – Как ему идти против велений пророка, который приказал всем оружием умножать род правоверных, а эти женщины – наиболее доступное и приятное оружие!
Тогда Даждья сказала:
– Мать! Была ли я тебе послушна?
– Ты всегда была мне послушна, милая, иначе зачем же мне покупать тебе это облегчение?
– Мать! Ты думаешь, эти девки для меня облегчение?
– Разумеется… Они будут облегчать твою работу. В конце концов опасаюсь, что мой сын чересчур страстен и он утомляет тебя.
– Мать! Помоги мне! Отпусти этих женщин.
– Нет, я не могу их отпустить.
– Тогда их отпустит Махмуд!
Даждья ушла в темную мастерскую, села возле горна и стала глядеть на ворота глазами более сухими, чем пыль на этих поникших мехах. Она чувствовала себя пустой, пыльной, одинокой и старой. Ребенок просил груди, она накормила его, но сердце ее не смягчилось. Ей хотелось домой, но она чувствовала, что дом ее, и Днепр ее, и Киев ее так далеки!..
Однако они были близки.
Халиф пригласил к своему столу сенатора Аполлоса, предложил ему чашу душистого вина и сказал:
– Я думаю вот весь пир и никак не могу придумать, что бы такое поднести в подарок другу моему, императору Константину? Что он любит?
Сенатор ответил:
– Император доволен всем… у него… все есть…
Халиф с наивным лицом ребенка сказал:
– Да, да! Я и забыл. Ему во всем помогает эдесская святыня! Я слышал, она очень помогла ему в борьбе с русским князем Игорем?
– Посланная тобой, о халиф… эдесская святыня… свершила множество чудес… – медленно ответил сенатор. – Что больше всего… любит император?.. Он любит справедливость.
– Мы все любим справедливость, – сказал халиф. – Но какого цвета он любит справедливость?
– Например… он любит освобождать… пленных…
– Я вернул всех византийских пленных. Осталось несколько полудохлых стариков, я прикажу их собрать.
– О халиф! Византийцы слышали, что в Багдаде находится пленная русская княжна Даждья, дочь Буйсвета, сестра витязей Сплавида и Гонки.
– О, чудо! – воскликнул насмешливо халиф. – Эдесская святыня заметно изменила византийские
Уязвленный Аполлос сидел неподвижно. Еле шевеля губами, ответил:
– Императору было видение.
– Я и говорю: эдесская святыня!
И, считая, что он достаточно отплатил за ядовитый намек в виде трех золотых чаш с хрустальными фигурками зверей внутри, халиф наполнил послу чашу и, вытерев платком губы, замолчал. Он ждал, что скажет посол. Посол тоже молчал. Тогда халиф сказал:
– Княжна Даждья будет сегодня же у тебя.
И он уставил в лицо посла тусклый взгляд своих глаз. Он ждал, что посол передаст сейчас самое главное – разрешение Багдаду торговать с Европой. Какие условия? Все равно. Можно найти еще десяток святынь, подобных эдесской, но лишь бы торговать. Войны редко бывают выгодны для государства. Но еще более невыгодно подчиняться насилию.
И халиф решился высказать свою мысль.
– Подарки друга моего, императора Константина, – сказал он, – весьма прекрасны. Но, к сожалению, не хватает одного.
Посол молчал.
– Нам бы хотелось, – продолжал с раздражением халиф, – чтобы Средиземное море, лужа в великих владениях друга моего, было очищено от пиратов, мешающих нашим кораблям ходить в Европу. Мы просим друга нашего императора поднести нам этот подарок.
– Я передам императору… желание халифа, о могучий правитель!
«И все?» – спросил глазами халиф.
Лицо посла было, как всегда, неподвижно, лишь огромные его глаза подернулись влагой волнения: он ощущал грозу, но не мог остановить ее. «И все», – ответили глаза посла.
Халиф встал.
Все поднялись.
– Продолжайте, продолжайте пир, – ласково сказал халиф. – Я хотя и молодожен, но все же стар, а вы молоды.
Все время пира Махмуд ждал, когда подойдет надлежащая пора и он прочтет то, что ему чрезвычайно хотелось теперь прочесть: о предстоящей битве с византийцами. Поэтому, чтоб не мешать дыханию, он едва касался пищи. Сидящий рядом кади Ахмет, бормоча, что это, быть может, единственный случай, когда можно поесть вволю придворных блюд, не понеся за это наказания, ибо придворный хлеб горек, набросился на еду. Пища действовала усыпляюще на обремененные длинной церемонией желудки. Кто-то дремал, а кто-то в полудремоте напевал.
Халиф шел через пирующих с непроницаемым лицом. Взор его на мгновение остановился на Махмуде и, словно процедив его, прошел дальше. Он забыл о поэте. Но вот халиф услышал полудремотное бормотание песни. Кто-то пел: «Я приду к Тебе!» Халиф, чуть скривив серые выпяченные губы, тихо, чтобы не беспокоить остальных, сказал с омерзением визирю:
– Отправить его на базарную площадь и дать пятьдесят палок. И пусть он под палками поет: «Я приду к Тебе!» Наказать также и того, кто составил эту песню. Мне нужны другие песни.