Пасть: Пасть. Логово. Стая (сборник)
Шрифт:
Руслан не закончил свои тоскливые мысли. Потому что Оса неожиданно сказал всего одно слово, даже не крикнул – негромко произнес каким-то новым, дрожащим от напряжения голосом:
– Тормози!
Когда-то, давным-давно, считалось, что дом этот принадлежит матери Олега и трем ее сестрам, хотя на деле был оформлен на одну из них – недостроенный здоровенный сруб на восемнадцати сотках купили в пятидесятых на деньги, вырученные от продажи дедовского дома в далеком сибирском Ачинске.
Достраивали общими силами и все вместе использовали в качестве дачи, благо рукой подать от Питера, в пригородной зоне, двадцать минут на электричке да несколько остановок автобусом…
И с самого детства Олег каждое лето проводил здесь, в Александровской.
Он помнил все: как крохотным карапузом с сачком для бабочек гулял по берегу, сразу за забором, – в воспоминаниях склон казался высоким-превысоким, настоящей горой, цветы помнились невообразимо яркими, с небывало сильным, кружащим голову ароматом, а бабочки – огромными и разноцветными, загадочно-чудесными обитателями тропического леса.
Помнил первую в жизни настоящую рыбалку на Кузьминке – жаркий июльский полдень, журчащие струи приятно холодят босые ноги, напряженные пальцы осторожно шарят под обросшими синевато-зеленой тиной камнями, внезапное ощущение живой затрепетавшей плоти под руками там, в крохотной подводной пещере… Выхваченный под жабры налим невелик, не больше столовой ложки, но случившийся здесь отец (он редко заглядывал в «бабье гнездо») внимательно разглядывает свернувшегося кольцом на дне бидончика усатого пленника и уважительно говорит: «Ну-у, ты добытчик…», а мать презрительно морщит нос – и незаметно теряет еще кусочек мальчишеской любви…
Помнил Олег, как первокурсником потерял девственность именно здесь, на чердаке, переделанном под жилую комнату – за окном шальной полумрак белой ночи, неловкая и суетливая возня на кушетке-ветеранке, липкий страх от собственной неуклюжести и возможности неудачи – и распирающее ликованием чувство победы…
Воспоминания не вызвали ностальгического умиления – он по-волчьи оскалился, нащупывая в заборе доски с секретом. Потайной лаз за последние пять лет никто не обнаружил и заколотить не озаботился.
Присел на корточки у открывшегося отверстия, несколько минут просидел молча и неподвижно в неудобной позе, напряженно вслушиваясь и вглядываясь в темноту. Пока что ничего противозаконного он не сделал, пока еще можно развернуться и уйти. Отложить дело. Подождать другой удобный момент…
Где-то в глубине, в подсознании, таилась дурная надежда: может, не спят, может, что-то празднуют или крутят по ночному времени видак, мало ли на свете «сов», отсыпающихся днем, – тогда придется уходить, искать и просчитывать другие варианты, он все сделает, но не сейчас, позже…
Тишина стояла полнейшая, ни в одном окне на темнеющей громаде дома не видно признаков жизни – даже слабого света ночника или тусклого мерцания телеэкрана. Нет никаких достойных поводов к отступлению, надо входить, но не хочется, ой как не хочется…
В висках стучал учащенный пульс, лоб покрылся липкой испариной – тело нагло бунтовало против намерений мозга. Олег предвидел и это.
Плоская фляжка нагрелась во внутреннем кармане, но хороший коньяк не водка, его ледяным не пьют, теплая и ароматная жидкость не запросилась обратно – глоток, другой, третий… – достаточно, больше не стоит, иначе вскоре появится шальной кураж и чувство ложной безопасности.
Подождал немного, пока подействует; чтобы не терять времени, вытащил из кармана сверточек, раскатал и натянул на ботинки тряпичные бахилы, точную копию тех, что выдают посетителям иных клиник – но не белые, а самолично сшитые из прочной темной ткани кривоватыми надежными стежками…
Натянул чеченку… Достал тонкие латексные перчатки – надел две пары, одна на другую, и не расползутся, и пальцы почти не потеряли чувствительности… А коньяк пятилетней выдержки делал свое дело, лихорадочное возбуждение таяло на глазах, руки работали все тверже и уверенней…
Ну вот, все в порядке, единство души и тела восстановлено, пора… Он решительно двинул вперед рубчатую кнопку предохранителя. Нырнул в лазейку – настороже, с выставленным вперед стволом.
…Машинка в его руках по виду напоминала обрез старинной трехлинейной винтовки – любимое орудие кулацких расправ над сельскими активистами и прочими Павликами Морозовыми.
Однако, как ни странно, огнестрельная игрушка производилась на заводе именно в таком виде и по науке именовалась: «Ружье охотничье одноствольное многозарядное ТОЗ-106». По мнению серьезных охотников, из безбожно укороченного ствола малышки 20-го калибра можно завалить одну-единственную дичь: человека.
Но Олег и не собирался на волков, кабанов и медведей.
При его работе, когда приходилось мотаться по области с полным багажником товара (а то и с заваленной им же половиной салона), и бумажник при этом постепенно распухал от выручки – такая штучка под передним сиденьем очень полезна, не обязательно даже жать на спуск, один ее вид преисполняет уважением к владельцу ствола – сразу видно, что не газовик, коих развелось нынче немерено, таскают все кому не лень, и всякое почтение к силуминовым пукалкам давно потеряно…
Он распрямился, застыл на несколько секунд неподвижно, – вторжение, похоже, прошло незамеченным. Двинулся вперед и вверх уже без всяких колебаний, уверенно и ловко огибал едва видные в темноте препятствия.
«Так, крыжовник… обходим слева… а тут между кустами сирени должен быть просвет, ветви тесно сплелись, но если поднырнуть… а это что-то новенькое… клумба, раньше не было… широкая, зараза, не перепрыгнуть, ну и ладно, недаром бахилы надевал, следы будут смазанные, не опознаешь…»