Пасторша
Шрифт:
— Ты стояла и размахивала руками.
— Разве?
Майя была права, я стояла и размахивала руками.
— Так, я кое-что вспомнила. Восстание саамов. Тема, над которой я работаю.
Она кивнула.
— Что это тебя так возмутило? — спросила она, зевнула и заложила руки за голову. Она наклонилась назад, так что волосы дотронулись до пола. — Ведь это было так давно.
Она села за стол, ее кольца лежали в кучке со вчерашнего вечера, она начала надевать их на пальцы, большое блестящее кольцо с красным камнем она надела на большой палец.
— Именно это я пыталась выяснить там, в Германии.
— Ну и как, выяснила?
— Кое-что, —
Она больше ничего не сказала и повернулась к окну, я не знала, продолжать ли мне говорить. Увидела, что кофе готов, и спросила, будет ли она. Она ответила «да», и я налила кофе в две маленькие изящные чашечки с розами и золотой каемочкой.
Я отрезала несколько кусков хлеба и положила в тостер, достала масло и мед для Майи и банку апельсинового варенья.
Мы ели молча. Светало. Мы сидели за столом напротив друг друга, смотрели в окно на снег, траву и камни на песчаной отмели и перекатывающиеся волны. Я взглянула на Майю, она еще не накрасилась. Ресницы были совсем светлыми, почти белыми.
Как же она мне нравится, подумала я, даже ее упрямство, то, что она такая строптивая, вздорная и резкая. Зато она терпеливая и внимательная с Лиллен, я видела, как они идут, держась за руки, по дороге, слышала их шепот за закрытой дверью в Майиной комнате, когда они обсуждали свои «секреты», как говорит Лиллен. Однажды Лиллен вышла из комнаты с Майиной косметикой вокруг глаз и накрашенными губами и сказала, что мы никогда не догадаемся, что они делали. Я стала угадывать и назвала совсем другие вещи — что они играли в карты, изображали певиц перед зеркалом, щекотали друг друга по спине. Лиллен качала головой и довольно улыбалась, наконец я схватила ее и подтащила к зеркалу, и мы обе рассмеялись.
— А я думала, что этого никто не увидит, — сказала она. — Ведь там никого не было, когда мы это делали.
Я подумала о том, что Майе косметика нужна, чтобы подчеркнуть контрасты, сделать их ясными и видимыми. Косметика вроде бы помогала ей лучше видеть себя, вот такой. Помогала поддерживать в себе тонус. Нанна считала, что Майя перебарщивает. Мне казалось, что это красиво, но я ничего не говорила.
Мы убрали со стола, затем я подошла к окну и стала смотреть на небо и море, Майя ушла в ванную, я слышала, как она чистит зубы. Дул ветер, на берегу собиралась пена от волн. Все на улице было серым.
В машине я начала напевать. Майя сидела рядом со мной, ей надо было на работу. Она опустила козырек, вытащила маленькую матерчатую косметичку в форме банана и начала подводить глаза, раскрыв складное зеркало. Нанна и Лиллен собирались вернуться в город позже, они еще не вставали, когда мы уехали.
Мы снова ехали мимо каменных глыб, которые тихо лежали в матовом свете, как будто кто-то, походя, обронил их здесь.
Маленькая фигурка возле монастырской церкви стояла там много сотен лет, она казалась такой старинной, это было в тот день, когда я встретила там Кристиану. И с тех пор мне казалось, что она тоже связана со всей этой стариной, что она — связующее звено. Но эти камни были здесь всегда. Сколько бы ни длилось это всегда. Когда мы подъехали к шоссе, из туннеля с острова выехал автомобиль. Он несся очень быстро и исчез за поворотом раньше, чем мы вывернули на шоссе.
Сквозь облака с другой стороны фьорда пробивались солнечные лучи, солнце стояло низко и окрашивало воду, освещало перед нами дорогу, так что все было видно ясно и четко. Монотонно шумел двигатель, иногда попадались дома. При солнечном свете все стало таким ясным, и я вдруг ощутила радость. Я вообще-то не помню слов ни к одной песне, но это не имело значения, я что-то напевала и находила какие-то смешные слова. Майя смеялась.
Мы доехали до домов, находившихся на мысе у каркаса, я увидела их издалека. Майя никак не реагировала, и я не стала ее ни о чем спрашивать. Перестала петь. Мы проехали мимо, я включила радио, но слышны были только программы по-саамски и по-русски и какой-то финский рок.
Я выключила радио, мы сделали последний поворот, и перед нами возник город, мы ехали молча вдоль домов у берега, у синего торгового комплекса я остановилась.
— Желаю приятного дня, — сказала я, — увидимся в пятницу.
Майя открыла дверцу, потом повернулась ко мне.
И вдруг, внезапно, на нее стало больно смотреть, как будто бы там, в ее глазах, была открытая рана и я смотрела в пропасть внутри нее, а там не за что было зацепиться, казалось, она падает внутрь своего собственного взгляда. Все это длилось только одно мгновение, а потом все стало плоским и закрылось. И я не знала, успела ли она закрыть крышкой эту пропасть, у края которой стояла. Или наоборот, оказалась с внутренней стороны крышки и падала, падала вниз, натянув на себя покрывало, чтобы никто не видел.
Она молчала.
Я вспомнила компьютерную игру Лиллен, где Тарзан бегает и собирает упавшие бананы. Если он не соберет достаточно бананов, то нечего будет дать гориллам, которые гонятся за ним. Да, но что здесь бананы и кто — гориллы?
Я не знала, что сказать. Но мне хотелось обнять ее, удержать.
— Вы будете сегодня вечером репетировать? — спросила я.
Она кивнула.
Я так тебя люблю. Я ведь могла сказать ей хотя бы эти простые слова. Я взглянула на нее — хорошенький курносый носик, блестящий лиловый кристаллик. Нет, не надо лезть в душу, ведь так можно только оттолкнуть от себя.
— Спасибо за компанию. Мы отлично съездили, — сказала я и улыбнулась.
Она посмотрела на меня. Казалось, она вот-вот заплачет.
И я почувствовала, как моя рука движется от руля по направлению к ней, к ее плечу, щеке, я ощутила это движение своей руки, прямо от плеча. Но я не успела. Моя рука не прошла и полпути, как Майя вышла из машины, и мне в лицо через открытую дверь ударил холодный ветер. Она захлопнула дверцу, а я сидела и смотрела, как она большими шагами идет к зданию. Черные взлохмаченные волосы болтаются по спине, а широкая юбка развевается вокруг ног.
Я сижу и смотрю, как исчезает в тумане Кристиана. Нет, меня там не было, я никогда этого не видела, в тот день, когда мы вместе бегали по тому лесу, светило солнце. Но все равно она у меня перед глазами. Миниатюрная фигурка, несгибаемая и мягкая, в черном тренировочном костюме и высоких розовых гетрах, короткие темные волосы, затылок — маленькая узкая полоска над шарфом. Она исчезает в лесной долине, в тумане. И становится тихо. Совсем-совсем тихо. Я не слышу выстрела, а только тишину перед ним. Как в тот момент на стеклянной веранде, когда она отворачивается и ее лицо исчезает. Становится так тихо. И я зову ее, ищу везде — на стеклянной веранде, в лесу, на сцене, в церкви, в комнате, дома перед окном за письменным столом, я зову, кричу, но не слышу собственного голоса. Это уже не слова, а гортанные звуки, и я их не слышу.