Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

Дельбланк Свен

Герман подхватил монету и хотел было швырнуть ее обратно.

— Сударь! Что вы себе позволяете! Думаете, я обыкновенный бродяга, раз платье у меня несколько в беспорядке? Господь свидетель, вы бы должны лучше соображать, коли вы вправду человек образованный. Под рваным плащом часто скрывается Диоген. Я мог бы швырнуть это жалкое золото вам под ноги. Варвар! — Он величественно взмахнул рукой, но передумал и спрятал талер в карман сюртука. Брови незнакомца взлетели еще выше.

— Любопытно. Бродяга, а образованный. Надо записать. Никогда не думал, что поездка в Фельзенхайн принесет такие замечательные

открытия. Диоген! Стало быть, вы, сударь, философ-киник?

Учтивость незнакомца сделала свое дело, Германова злость развеялась. Он самодовольно приосанился.

— Ну, киником я бы себя, пожалуй, не назвал, хотя во многом презираю тщету и суетность этого мира. Философ? Скромность запрещает мне такие слова. Ведь Длинный Ганс — единственный мой ученик. Пока единственный.

— Любопытно! Кстати, а каков, собственно, рост у вашего импозантного адепта?

— Я никогда особенно не увлекался математикой и иными счетными науками. Но вообще-то интересно установить точные размеры.

— Не возражаете, если я…

— Никоим образом. Он в вашем распоряжении. Может, измерить его так, как древние измеряли пирамиды?

— Отличная мысль!

— Встань, Ганс, и выйди из тени. Так. Теперь стой смирно.

Штадельман измерил зыбкую тень Длинного Ганса, а его милость быстро проделал в блокноте вычисления.

— Семь футов и три дюйма! Возможно ли?

— Почему бы и нет?

— Чудо, lusus naturae [46] … Я поистине премного вам обязан, господин…

46

Игра природы (лат.).

— Герман Андерц, `a votre service [47] ! А с кем я имею честь…

Путешественник наморщил лоб.

— Мое имя? Гм… Надеюсь, вы извините, но я предпочитаю путешествовать инкогнито. До поры до времени благоволите называть меня… ну, скажем, господин фон Штайн ^{87} .

Штадельман удивленно смотрел на хозяина. Герман учтиво поклонился.

— О, господин фон Штайн, вы можете быть безусловно во мне уверены, я сохраню ваш секрет. Длинный Ганс! Вольно! Хватит стоять навытяжку.

47

К вашим услугам (франц.).

И вовремя он это сказал. Длинный Ганс уже начал покачиваться, как сосна от урагана. Он облегченно вздохнул и сел, по обыкновению скрючившись буквой «S».

— Позволительно ли узнать, куда вы направляетесь, господин Андерц?

— В Бреславль.

— В таком случае буду счастлив оказать вам ответную услугу. Моя карета здесь недалеко, на дороге. Не откажите в удовольствии немного вас подвезти.

— Тысяча благодарностей.

Длинный Ганс взгромоздился на запятки, а Штадельман сел рядом с кучером. Герман и фон Штайн удобно расположились в карете, которая была истинным чудом английского комфорта. Обтянутые мехом сиденья, пухлые стеганые стены голубого шелка. С потолка на шнурах свисал ларец-конторка. Откидная крышка служила пультом для письма. На сиденьях разложены книги и бумаги, а поверх пачки гравюр с изображениями римских древностей лежал открытый портфель. Щелкнул кнут — и карета тронулась.

— Ваша милость использует время с толком, как я погляжу. Вы, значит, путешествуете не просто ради развлечения?

— Что правда, то правда. Я изучаю ремесла здешнего края, в первую очередь превосходные рудники. Ваш замечательный монарх уже совершил здесь, в Силезии, великие дела.

— О-о, я и не знал…

— Да-да, уверяю вас. Он поистине образец для герцога, моего государя. Я набираюсь опыта и знании, дабы применить их к нашим собственным миниатюрным условиям. А что вы сами? Ищете мудрости в пешем странствии?

— Пожалуй. Хотя, признаться, отыскать ее не так-то легко. Вы едете в Бреславль?

— До полпути. На ночь остановлюсь у некоего барона Хельффена.

Фон Штайн с любопытством рассматривал попутчика. Своеобразная внешность. Этакая помесь сатира, бродяги и ученого хама. Сальные лохмы. Высокий лоб и слабый подбородок с редкой бороденкой. Толстые губы сластолюбца. И глаза неприятные, слезящиеся, в красных прожилках, воспаленные от чтения, спрятанные под толстыми овальными линзами очков. Нервная, сумасбродная и несколько отчаянная натура под тонкой оболочкой неуклюжей учтивости. Глупо, наверное, что я предложил его подвезти? Может стать назойливой помехой. А я собирался писать… Все-таки определенного опыта должно непременно избегать. Я неправильно его оценил.

— Прошу прощения, господин Диоген, если б я не знал, что вы философ, я бы предположил иную профессию. Не пасторские ли брыжи выглядывают из-под сюртука?

Герман быстро спрятал брыжи и ехидно посмотрел на попутчика.

— Вы наблюдательны, господин фон Штайн. А если б я не знал, что вы горный инженер и совершаете ознакомительную поездку, я бы решил, что вы поэт. Не строфы ли стихов я вижу вон там, в корректуре? Или это стихотворный трактат по металлургии, а?

Г-н фон Штайн поспешил спрятать корректуру под портфелем.

— Вам тоже не откажешь в наблюдательности, господин пастор. Вы ведь позволите называть вас так? Что ж, я в самом деле не чужд общения с музами — когда позволяют служебные обязанности. Впрочем, большею частью я занимаюсь естественными науками, ботаникой, оптикой, анатомией… Открытие и описание межчелюстной кости снискало мне определенную известность в ученых кругах.

— Я тоже пробовал силы в разных науках, к сожалению и в богословии. Вы сказали, анатомия? Тогда вам знакомо имя Ахата фон Притвица?

— Разумеется. Крупный анатом. Вдобавок он занимался сей наукой как надобно.

— Как надобно?

— Да. Как любитель и дилетант.

— Вот, стало быть, каков ваш идеал. Быть любителем в челюстных костях и в поэзии?

— Или в философии, как вы, господин пастор.

— Сударь!

— Однако ж поймите меня правильно. Любитель для меня — звание почетное.

— Ах вот как. А стихи, которые вы пишете… Простите, очень было бы интересно приобщиться к вашим литературным опытам.