Пастух Земли
Шрифт:
Всё так же молча Бхулак и семенящая следом за ним Айя прошли квартал жрецов и почти весь квартал стражей-воинов. Они отделялись друг от друга и от поселений глинобитными стенами.
— Великий змей видит вас!
Резкий вопль, сопровождаемый металлическим звоном, заставил Бхулака приостановиться.
— Великий змей глядит на тебя с неба! — завывал безумец, приплясывая и издавая неблагозвучное уханье. Он был небольшого роста, с курчавыми волосами и гораздо более тёмной кожей, чем у других местных жителей, которые, в свою очередь, были куда
Юродивый был весь увешан бряцающими бубенцами и амулетами, они были даже вплетены в жиденькую бородку. На лице безумца расплылась блаженная ухмылка — чувствовалось, что он пребывает в полном восторге от своей жизни. А на плече его сидела маленькая и довольно паршивая обезьянка, корчащая гротескные рожи, передразнивая хозяина. Таких прихрамовых дурачков, которых Заратахша называл даэвона, в городе были сотни. Паломники прикармливали их, а стража не гоняла: ведь через них могут говорить могущественные духи, а то и боги.
— Великий змей! Великий змей!
Змеи были почитаемыми в этих краях животными, хотя считалось, что они порождены хаосом и враждуют с порядком, олицетворённым двуглавым орлом, бывшим и символом царской власти, и вообще державы.
Бхулаку были неприятны эти завывания, они его почему-то даже тревожили. Бросив даэвоне медный слиток, он сделал знак танцовщице следовать дальше. Их провожали истошные вопли:
— Великий змей на небе! Смотри, небо становится ближе!
Обезьяна протяжно верещала в унисон хозяину.
Лишь пройдя ворота воинского квартала, они перестали их слышать. Здесь стояли разделённые узкими улочками многоквартирные одноэтажные дома из саманного кирпича, в которых, в основном, временно жили паломники. Каждое ложе в них стоило очень дорого, однако Бхулаку, как посланцу великой державы, полагалась отдельная большая комната.
Когда они зашли туда, он закрыл дверь, зажег кресалом масляную лампу на столе, сбросил с плеч лёгкую накидку, оставшись в одной длинной юбке-каунакес, которую он носил по здешней моде. Потом повернулся к неподвижно стоящей у входа девушке.
— Сними покрывало, — сказал он глухим от волнения голосом.
Она повиновалась. Под покрывалом у неё теперь были набедренная повязка и расшитый бисером лиф, а ожерелье и большую часть браслетов, в которых танцевала, она сняла.
В мутном свете лампы она была ещё больше похожа на девушку из Библа…
— Анат, — не сдержался Бхулак.
— Меня зовут Айя, господин, — ответила танцовщица, не поднимая глаз.
Но это же был голос Анат — он прекрасно помнил его!
— Почему ты обманываешь меня? — вырвалось у него.
— Я говорю правду. Меня зовут Айя. Зовут тут… При рождении на моей родине я звалась иначе.
— Как?
— Арэдви.
— Где ты родилась?
— Далеко отсюда, в степях на севере. Меня пленил враждебный клан и продал в Маргу, когда мне было ещё очень мало вёсен.
Бхулак не знал, верить этому или нет. Сходство было потрясающее, и дочерью его она тоже не была. Однако вдруг это и правда полный двойник Анат — в мире ведь происходят ещё не такие чудеса…
Но какая в конце концов разница? Он всё равно безумно хотел обладать этой женщиной!
Подойдя, он положил руки на её обнажённые плечи. Их гладкая округлость ласкала его ладони, а исходивший от её тела сладостный запах сводил с ума. Рефлекторно он сжал руки сильнее и ощутил её трепет.
Порывисто привлёк её к себе и припал своим лицом к её, ощутив губами рот, зубы и язык — вместе они были, как влажный трепещущий огонь. Его руки скользнули по гибкой спине и ниже, нетерпеливо рванули тонкую ткань набедренной повязки, освобождая вожделенную плоть, крепко обхватили её…
Девушка простонала. Бхулак слегка отстранился и вгляделся в её лицо. С закрытыми глазами, лёгшими под ними тенями и загадочной полуулыбкой оно напоминало священное изображение лица богини.
— Твои губы сладки, как плоды граната, — прошептал он на языке Ханаана, но она никак не показала, что поняла его слова. Вместо этого её руки ловко развязали его пояс, и каунакес упал на пол. Но на том она не остановилась — руки проникли под его набедренную повязку и сжали его уд, который он ощущал раскалённым, пульсирующим и твёрдым, как дерево.
Это уже было слишком. Он зарычал, подобно льву, и прижал её к себе так, словно хотел вдавить внутрь себя, воедино сплавить свою и её горячую и влажную кожу. Она, сбросив лиф, легко и естественно отдалась его порыву. Закинула руки ему за шею, крепко сцепив их там, подогнула колени и повисла на нём, буквально насадившись на его вздыбленный ствол.
Он зарычал ещё сильнее и стал двигаться в бешеном темпе, под который она сразу же подстроилась, ловко раскачиваясь на мужчине, словно мартышка на пальме. Глаза её были по-прежнему закрыты, а лицо выражало полное блаженство.
Что касается его, то он никогда, как ему казалось, во всей своей безумно долгой жизни не испытывал настолько острого наслаждения. Он словно бы перестал существовать, вернее, перешёл в иной пласт бытия, где всё оно заключалось в этом оглушающем ощущении не то безбрежного наслаждении, не то безграничной боли. Он омывался им, словно стоял под струями мощного водопада, концентрировал его в себе, трансформировал, умножал — и щедро отдавал назад той, через кого получал.
Они не сознавали, что оба громко кричат, что их, наверное, слышат не только соседи по дому, но и весь квартал — да если и сознавали, им было бы всё равно. Их не стало в этом мире, они погрузились в другой — мир ласкового безумия, неземного наслаждения и пылающей вселенской муки.
Однако, при всей своей нечеловеческой силе, Бхулак стал утомляться. Почувствовав, что он замедлил темп, она соскользнула с него, и, развернувшись, нагнулась, снова пропуская его в себя. Он ускорил темп движений и продолжал ускорять, охая и задыхаясь, пока не настал взрыв, который он встретил утробным торжествующим рёвом, слившимся с её пронзительным криком.