Пастух Земли

Виноградов Павел Владимирович

— Предположим, восстание начнётся, — осторожно начал Бхулак. — И повстанцы свергнут царя, перебьют владык…

Заратахша молчал.

— Думаю, Мелухха рассчитывает, что через своих наёмников сможет получить перевес над разрозненными бунтовщиками и власть, по крайней мере, в Марге, если не во всей стране, достанется её слугам, — продолжал рассуждать Бхулак. — Но если… появится другая сила, которая сметёт пустынников и подавит мятеж. И тогда сила эта…

– …возглавит Маргуш, — закончил за него Заратахша. — Друг мой Шупан, ты мудр. Но

станешь ещё мудрее, если отведешь со мною священного напитка. Аиряша не ошибается — опасность в нём есть. Но есть и прозрение, и благодать, и свобода.

Жрец поднялся и извлёк из стоящего у стены плетёного ларя ритуальный сосуд, искусно украшенный по краю лепными фигурками. Бхулак заметил, что они изображают рассказ о том, как подземный львиноголовый змей в начале времён пытался похитить семя у великого быка, но был побеждён солнечным богом Михрой, аккадцами называемым Шамашем, который убил быка и из его крови, жира и семени сбил священную хаому, а из неё в свою очередь возникла вся жизнь.

Подняв сосуд обеими руками, Заратахша нараспев продекламировал:

Мудрый, отведал я сладостной пищи,

Дающей волю и добрые мысли.*

Бхулак несколько смешался. С одной стороны, отказ от такого предложения в глазах жреца стал бы не просто невежливостью, а почти святотатством. С другой, Бхулак вовсе не хотел затуманивать столь потребный ему сейчас разум. Впрочем, на него такие зелья действовали куда слабее, чем на прочих людей, потому он лишь склонился перед жрецом, выражая согласие.

Тот поставил сосуд на столик, извлёк две особые чаши, тоже украшенные фигурками, и осторожно налил в них понемногу напитка.

— Бык в сосуде ревет, — произнёс он строчку из древнего гимна, протягивая Бхулаку одну из чаш.

Тот принял её — тоже обеими руками — и поднёс ко рту. Золотисто-зелёный напиток издавал странный, но не неприятный запах. Таков же оказался и вкус, когда Бхулак сделал пару глотков.

— Пей всё, — сказал Заратухша.

Бхулак повиновался и поставил пустую чашу на стол. Он не ощущал ни малейших изменений в своём состоянии и уже подумал было, что снадобье вовсе не действует на него.

Жрец тоже осушил свою чашу.

— Славный напиток даёт избавленье, — произнёс он нараспев ещё одну ритуальную фразу, но тут же заговорил обычным тоном, хотя и горячо.

— Я знаю, что неправильно служу господину моему Мазде. Я молился ему, чтобы он послал мне откровение, но, наверное, я недостоин. Думаю, предстоит ещё прийти пророку, который возгласит людям благую веру. Но я знаю одно — не след служить иным богам, которые суть даэва. Этим увлечены наши родичи в Стране Городов, но чем они тогда отличаются от иргов?..

Слушать его Бхулаку нравилось, он был даже удивлён, что раньше не воспринимал мысли жреца о мире духовном настолько ярко и что они не казались ему столь безупречно логичными и верными. И вообще ему нравилось всё: и сам вдохновенный, с горящим взором, Заратахша, и звуки его арийской речи, и несколько захламлённая комната, уставленная странными предметами… Он готов был просидеть, внимая жрецу, всю вечность.

— Моя верность моему господу выше моей верности моему царю, — продолжал между тем жрец. — Хоть я до смерти верен господину моему Веретрагну, но господу Мазде я буду верен и после смерти. А ты, Шупан, кому верен ты?..

Вопрос застал Бхулака врасплох — ему очень не хотелось выступать активной стороной беседы, поскольку он погрузился в некое золотое сияние, которое расцветало не только вокруг, но и внутри него. Сияние было живым и тёплым, оно струилось, как чистый ручеёк, искрящийся под жарким летним солнцем, увлекающий сознание всё дальше на пути радости и погружая его в восторженную созерцательность.

Слова доносились до него словно откуда-то из невероятной дали, и ему казалось, что он не способен настолько громко кричать, чтобы ответ его донёсся до собеседника. Но всё же он попытался, однако потерпел неудачу — губы и язык его попросту отказывались шевелиться.

А далёкий, словно из космических глубин, голос жреца продолжал вещать:

— Не говори мне, что ты всего лишь слуга эламского царя — это такая же ложь, как и то, что ты простой купец. Господин твой гораздо, гораздо выше! Да и сам ты не просто человек — фарн твой велик! Я ведь видел, как быстро зарастают на тебе раны, а твоё золото, которые было с тобой, когда мы нашли тебя… это очень древнее золото из дальних стран, где в стародавние времена были царства колдунов. И ведь рассказ твой о даэве, который принёс тебя сюда, правдив, и ты знаешь, кто он и зачем тебя направил?

Пребывай сейчас Бхулак в обычном состоянии, он бы, конечно, тут же, в полной боевой готовности, начал словесную игру, чтобы скрыть себя и раскрыть собеседника. А может, и попросту бы его прикончил. Но сейчас ему казалось, что с ним говорит не жрец из маленького бедного степного царства, а некто больший — грозный и властный. Кому необходимо было ответить со всей откровенностью. Он и ответил:

— Господин мой видит меня, говорит со мной и держит мою жизнь в своей руке. Думаю, ни у кого больше в мире нет права именоваться господином моим.

— Он видит тебя и сейчас? — спросил Заратахша.

Бхулак покачал головой.

— Я не думаю, он не всесилен и не всеведущ.

— Вот видишь! — торжествующе произнёс жрец. — А мой и всесилен, и всеведущ, и держит в руках жизни всех людей в мире!

— Ты видел его, говорил с ним?..

— Его все видели и все с Ним говорили. Но Он слишком велик, чтобы все люди понимали это.

Мысль показалась Бхулаку очень глубокой, и он начал обдумывать её. Золотистое сияние в нём колыхалось, свивалось в спирали, рисовало странные фигуры, создавая причудливые и великолепные мыслеобразы. Пожалуй… да, Заратахша прав. Какой же Бхулак глупец, если сам до сих пор не понял этого!