Пастух
Шрифт:
Фабричные расступились и пропустили сани. Некоторые даже сняли шапки: было видно, что в заговоре участвовал только бывший матрос, а остальные поверили, будто в гробу лежит покойник.
Повернувшись к окружавшим его людям, матрос тем временем сказал:
— А ну, где наш гимназист? Поди сюда, дело есть!
Из толпы выступил худой юноша в гимназическом кителе, на котором, однако, не хватало половины пуговиц. Теплой одежды на нем тоже не было. Матрос взял у одного из дружинников факел и осветил лица Нила и белобрысого келаря.
— Знаешь, кто таков? — спросил матрос.
Гимназист
— Узнаю, Терентий Матвеевич. Мне товарищи про него рассказывали, когда надо мной первый суд был, за листовки. А потом я его в охранном отделении в Петербурге на Гороховой видел. Он меня уговаривал на полицию работать. Ласково так уговаривал, убедительно… «Горелый» у него кличка. Провокатор и сволочь. От него еще несколько наших ребят пострадали, кто агитировал.
Дружинники загудели, кольцо их сомкнулось. Кто-то крикнул из-за спины матроса:
— Мальчишка правду говорит! Я этого белого видел в жандармском на допросе, после первой стачки!
— Точно, — донесся еще один голос из толпы, — мы про него уже давно знаем, с третьего года!
Раздались крики: «Гнида!», «В расход его!»
Матрос подошел к Нилу и белобрысому вплотную.
— Ну что, гаденыш, попался? — прохрипел он и зло сплюнул на снег.
Тут белобрысый, до сих пор стоявший спокойно, оттолкнул матроса, выхватил из кармана револьвер и не целясь выстрелил в гущу дружинников. Произошло замешательство — кто-то повалился на землю, кто-то присел. Белобрысый выстрелил еще раз и тут же бросился вперед напролом, отталкивая тех, кто пытался его удержать. Нил рванулся вслед. Им уже почти удалось выбежать за пределы освещенного круга, спасительная темнота переулка была близка — но матрос, оправившийся первым, схватил охотничье ружье, выроненное кем-то из дружинников, и выстрелил.
Небо опрокинулось. Где-то сбоку мелькнул сугроб, и Нил упал на спину. Одна его рука сжимала револьвер, а на сукне пальто, чуть ниже груди, расплывалось горячее черное пятно.
Нил попытался подняться, но подбежавший матрос сильным ударом приклада снова сбил его с ног.
— Шкура, удрать хотел! — крикнул кто-то рядом.
— Револьвер у него возьми, скорее!
Голоса вокруг множились; Нилу выкрутили руки, пинками заставили встать и потащили к баррикаде.
Оказавшись на ногах, Нил почувствовал резкую боль. Глянув вниз, он обнаружил, что левая пола его пальто отяжелела и почернела от дымящейся крови. От страха закружилась голова. Вокруг, в красных отблесках огня, он видел искаженные злобой лица фабричных. Они кричали и размахивали руками, но он уже мало что понимал. В голове гудели вопросы: «Почему я? Зачем меня туда волокут? Где белобрысый, где Мими?»
Подтащив Нила к забору, к которому примыкала баррикада, дружинники бросили его в сугроб. Матрос вышел вперед и поднял ружье. Он уже взвел курок, как вдруг за его спиной послышался шум, крики, а затем и выстрелы.
— Казаки! — заорал кто-то из дружинников. — Сзади обошли!
Фабричные, окружавшие Нила, бросились врассыпную. Некоторые из них, заряжая на ходу ружья, устремились к баррикаде. Другие, поскальзываясь на обледенелой мостовой, пробовали убежать дворами, но было уже поздно. Из темноты улицы на освещенный пятачок рядом с баррикадой выскочило более двадцати всадников с обнаженными саблями. За всадниками поспевала пехота. Шагов за сорок до баррикады отряд солдат остановился и поднял винтовки. Офицер скомандовал:
— Пли!
Прогремел залп, и несколько фабричных упали замертво.
Дружинники собирались отстреливаться, но опоздали: солдаты и казаки в несколько мгновений достигли баррикады и прижали к ней восставших. Кому-то из фабричных удалось скрыться, оставшиеся были взяты в кольцо. На заснеженной мостовой осталось лежать около дюжины безжизненных тел.
Казаки спешились и начали разбирать баррикаду, поднимать с земли раненых фабричных, сводить их в одно место и собирать оружие. Почти теряя сознание от боли, Нил слабым голосом принялся звать на помощь. К нему подошли. Нил стал сбивчиво объяснять, кто он такой. Он вдруг испугался, как бы его не приняли за одного из восставших и не бросили умирать на снегу. Скороговоркой, стараясь удержать внимание слушавших его казаков, он говорил, что оказался здесь случайно, что к бунтовщикам никакого отношения не имеет — напротив, был захвачен ими в плен и его собирались расстрелять…
— Можете не тратить силы, Нил Петрович! Я прекрасно знаю, кто вы такой, — раздался вдруг голос рядом. — Или, может быть, вас следует величать Ефимом Григорьевичем?
Услышав эти слова, Нил вздрогнул. Перед ним, в окружении двух казачьих унтер-офицеров, стоял немолодой господин в расстегнутой шинели, под которой виднелся синий мундир подполковника жандармерии. Несмотря на прошедшие годы, Нил узнал его — это был бывший полицмейстер Городца, Дмитрий Иванович.
Склонившись над Нилом, Дмитрий Иванович внимательно оглядел его и добавил:
— А вы, однако ж, порядочно изменились. Сколько лет я думал о том, как вас поймаю, но подобной встречи даже и представить себе не мог!
Дмитрий Иванович выпрямился, и, натягивая замшевые перчатки, продолжал:
— Вы, я надеюсь, понимаете, что я вас только что спас от смерти? Вот удивительно: годами гоняться за вами и мечтать о том, как вас повесят, а в результате — спасти от расстрела! Впрочем, меня за это благодарить не стоит. Скажите-ка лучше спасибо своему слуге: он исполнил гражданский долг и дал нам знать, где вы с ним условились встретиться. Кабы не он, лежать бы вам сейчас с простреленной головой. С такими, как вы, эти господа — тут он кивнул на арестованных, — не шибко церемонятся. Так что вам очень повезло!
Застегнув шинель на все пуговицы, Дмитрий Иванович надел шапку и, обратившись к казачьему унтер-офицеру, приказал:
— Вахмистр, немедля взять его под стражу! Это тот самый преступник, о котором я вам говорил.
Унтер-офицер помог Нилу встать и передал на руки двум рядовым. Заметив кровь на пальто Нила, подполковник скомандовал:
— Перевязку ему, а потом в больницу, да поживее! И караул к арестованному приставить, не меньше трех человек. Глаз не спускать, об исполнении доложить!