Пастушка Анка
Шрифт:
— Нет, уж лучше я перегрызу верёвку у тебя на шее, — отвечала мышь. — И ты сразу получишь и свободу и сало.
Гадалка перекусила поводок, и кот, забыв о свободе, набросился на сало, как…
…как волк на овцу, как коза на капусту, как лев на осла, как саранча на посевы, как турки на Вену.Тоша вцепился в сало всеми четырьмя лапами,
— Драгоценная моя Гадалочка, вот сперва наемся, а уж тогда позволь мне обнять тебя, расцеловать и прослезиться по поводу нашей радостной встречи!
Необходимо пояснить, что Тоша последние несколько дней почти ничего не ел, и потому такая его невоздержанность была вполне простительна.
Мышь-гадалка тоже усердно принялась за сало, и, когда оба союзника насытились, кот предложил:
— Теперь бежим отсюда поскорее, не то явится Усач и пропишет нам такое сало, что век будем помнить!
Через дырку в кровле они выбрались из дому, спустились во двор, и здесь Тоша приказал:
— Гадалка, садись на меня верхом! Так мы скорее убежим.
Мышь тут же оседлала Тошу и скомандовала:
— По направлению к старой груше и к псу Пёстрику вперёд марш!
Мукоед и Салоежка сидели в это время под забором и всё видели и слышали. От удивления у них глаза на лоб полезли.
— Ну, так и есть! — сказала Салоежка. — Этот мышелов — самый заправский конь. Королева-то верхом ускакала!
— И отчаянная же она! — воскликнул Мукоед. — Ты слышала — ведь они отправились на охоту за Пёстриком!
Пока мышата вели этот разговор, Тоша с Гадалкой мчались во мраке на выручку к своему другу. Глядя на удивительного скакуна и странного наездника, звёзды удивлённо мигали, а молодые подсолнухи с любопытством поворачивали головы им вслед. Один старый подсолнух даже рассердился и стал стыдить молодых:
— Забыли вы, что уважающий себя подсолнух ни на что, кроме солнца, и глядеть не станет! А вы, я вижу, не солнцегляды, а мышегляды, котогляды и конегляды! Скоро вы и до ослов снизойдёте!
Последней видела кота-коня и мышь-всадницу одна бродячая кошка, которая как раз в это время возвращалась с охоты, зажав в зубах нашего старого знакомого — хозяина норы под грушей. Кошка-бродяжка от неожиданности разинула рот, и хозяин, не растерявшись, юркнул в первую попавшуюся норку.
— Прощайте, кисонька! — крикнул он. — Может быть, в другой раз вы будете удачливее..
Увидев своих друзей, Пёстрик запрыгал и завизжал от радости. Мышь-гадалка тут же перегрызла его ошейник, и бедный пёс обрёл наконец свободу, которой не знал с самого детства.
— Куда теперь? — спросил Пёстрик. — Только бы подальше от Усача! Ведь он грозился меня убить.
— Что касается меня, — сказала белая королева, — то я сейчас отправлюсь в обход моих владений. Если понадоблюсь, мяукните или залайте возле этой груши, и я тотчас явлюсь. Прощайте, друзья, до новой встречи! Только, чур, не в мешке!
Простившись с друзьями, белая мышь пустилась в путь, распевая старинную мышиную песню:
Тучи над полем сошлись в небесах, Капли, как бисер, висят на усах, Люди и кошки укрылись в дома. В поле скорее! Смелей в закрома! Небо светлеет, время не ждёт, Скоро на промысел выйдет кот!Едва замерла в отдалении песня Гадалки, из села донёсся вопль Усача:
— Где этот кот? Куда девался этот ворюга?! Вот доберусь я до тебя, а заодно и до дружка твоего Пёстрика! Вы мне заплатите за сало!
Разъярённый Усач бежал прямо к Тоше и Пёстрику, размахивая тяжёлой дубиной.
Погоня за воротником и торбой. В пещере кто-то дышит. Один на один с Грушетрясом. Два путника и две тени
При виде разгневанного Усача Тоша с Пёстриком кинулись в горы. Добежав до первого дерева и скрывшись за ним, кот предложил:
— Давай спрячемся в папоротнике, а Усач подумает, что мы побежали по тропинке, и пройдёт мимо.
Сказано — сделано. И только они сошли с тропинки, по ней пронёсся Усач.
— Вот доберусь до вас, разбойники, — кричал он на бегу, — и понаделаю из ваших шкур шубу, воротник и пёструю кожаную торбу!
В поисках беглецов дядя Усач набрёл на пещеру, ту самую, где спал медведь Грушетряс Кукурузович.
— Вот где они спрятались! — пробормотал со злорадством Усач и осторожно, на цыпочках, вошёл в пещеру.
Пробираясь в темноте, он вдруг услышал чьё-то сопение. Это спал глубоким сном уставший от бега старик Грушетряс.
«Здесь они, — решил Усач. — Тяжеленько им дышится — видно, со страху!»
Он протянул руку, нащупал чью-то шерсть и радостно прошептал:
— Они! Сейчас я им покажу!
Усач высоко поднял свою дубину — так высоко, что, наверно, достал бы до неба, если бы не каменный свод пещеры.
— Сдавайтесь, жулики! — закричал он и изо всех сил ударил медведя дубиной.
Грушетряс вскочил, и первое, что он услышал, был голос Усача:
— Тотчас же сделаю из ваших шкур воротник и пёструю торбу!
— Из бурой медвежьей шкуры?! Пёструю торбу?! — зарычал Грушетряс, поднимаясь на задние лапы.
У перепуганного Усача душа ушла в пятки — удирать почему-то легче, когда душа не на месте. Он вылетел вон из пещеры, а медведь за ним:
— Погоди же! Дай примерю воротник тебе на шею! Давай прикинем, какова будет торба!
Усач и медведь вихрем промчались мимо Тоши и Пёстрика и исчезли в направлении села.
— Ну, куда мы теперь отправимся? — забеспокоился Пёстрик. — Здесь нас волки съедят.