Пастушок
Шрифт:
Ирка долго не отрывала взгляд от окна. Перед ней мелькали какие-то городки, деревни, поля, залитые солнышком. Полустанки, мимо которых проходил поезд, хранили облик семидесятых годов. Ирке это нравилось. После Электростали она и Дмитрий Романович уступили место двум старушенциям, вышли в тамбур. Там из-за грохота приходилось почти кричать.
– Я очень прошу вас обдумать мою идею, Ирочка, – произнёс Керниковский, взявшись за перекладинку на звенящей двери, – я вам согласен платить восемьсот рублей за академический час. Больше не могу. Но это – средняя ставка преподавателя игры на гитаре с выездом на дом.
– Я ведь не гитаристка, Дмитрий Романович, – возразила Ирка, – мне самой нужно позаниматься и что-нибудь почитать перед тем, как браться за это дело. И восемьсот рублей – это слишком много. Я столько с вас брать не буду.
– Это единственный камень преткновения?
– Не единственный! Я ведь вам объяснила, что происходит в этой квартире.
– Вы про рояль?
– Естественно! И про дверь. Мне ведь не могло показаться, что я толкаю её рукой, а она – ни с места! Кто-то снаружи её удерживал с большой силой.
На Салтыковке вошло много пассажиров. Но ни один из них не остался в тамбуре. Когда поезд снова загрохотал по рельсам, Дмитрий Романович предложил:
– Рояль вы можете выкинуть, пользуясь позволением Ольги Фёдоровны и Бориса Владимировича. Дверь – снять. Я вам помогу. Зачем вам дверь в ванную? Вы в квартире одна живёте.
– Дмитрий Романович, вы смешной! Вы очень забавный. Кончится тем, что вы мне предложите убрать мебель, стены и пол, чтобы невидимка, который бродит по этой странной квартире, не имел способа о себе напомнить. Нужно решать вопрос с невидимкой, а не с вещами, к которым он прикасается!
– Безусловно. Но каким способом вы планируете решить этот щекотливый вопрос? Уж не переездом ли?
– Переездом.
– А если он за вами увяжется?
Ирка вздрогнула.
– Как, за мной?
– Да элементарно. Ему ведь нужно что-то от вас! Это совершенно понятно. В этой квартире никогда не было ничего похожего. Ольга Фёдоровна и Борис Владимирович пристали к вам с этим самым роялем только из-за того, что он половину комнаты занимает и может вам помешать.
– Тогда почему они сами его не выбросили на свалку, прежде чем сдать квартиру на долгий срок?
– По сентиментальным соображениям. На нём, видите ли, играла их дочь, которая умерла. И они решили: попросят выкинуть – выкинем, нет – так нет. Такая история.
Ирка вышла в Новогиреево. Ей оттуда было недалеко до места её работы. Дмитрий Романович, как обычно, поехал дальше, до Курского. День у Ирки не задался. Лариска бесила – то разговорами, то молчанием. Ни один покупатель не набрал больше чем на семьсот рублей, а важничал каждый так, будто собирался взять на семь тысяч. Ослов этих было столько, что пообедать толком не удалось. Вечером, простившись с Лариской на транспортной остановке, Ирка влезла в маршрутку до улицы Молдагуловой, где была их с Женькой квартира. Усевшись и взяв билет, она позвонила Женьке.
– Я занята, – ответила та не менее важным тоном, чем самый глупый из давешних покупателей, – я работаю.
– У меня короткий вопрос. Можно я возьму одну из твоих гитар на пару недель? Если сейчас будет с твоей стороны отказ, я её возьму всё равно. Но при этом выброшу саксофон.
– Бери, только отвяжись!
Ирке не хотелось столкнуться с кем-нибудь из соседей. Ей повезло – пока она ехала, на Москву посыпался снег с дождём, так что во дворе обычных любителей почесать языками не оказалось. Женьки, действительно, дома не было. Это Женьку спасло – старшая сестра вряд ли бы смогла устоять перед искушением дать ей в рыло при виде свинства, которое воцарилось в доме за двое суток. Альт-саксофон лежал, сволочуга, на видном месте. Переступая через плевки и презервативы, Ирка с матерной руганью добралась до угла, где заросли пылью две препоганейшие гитары, акустическая и классическая. Сдув пыль со второй, она обнаружила, что на месте первой струны висят два обрывка. Момент для старой гитары настал опасный. Был уже сделан замах, чтоб грохнуть её об угол стола. Но тут Ирка вспомнила, что какие-то струны раньше лежали в большом шкафу, внутри бабушкиной вазы, где Женька прежде держала двух головастиков. Там они и остались. Конечно, не головастики. Они умерли в первый день. Схватив нужную струну, гитару и стопку нот, которые также принадлежали Женьке, Ирка бегом покинула свой родимый свинарник и понеслась в Павловский Посад.
Глава четвертая
Женька не то второй, не то третий раз в жизни сказала правду. Виктор Васильевич Гамаюнов действительно помог ей переустроиться на другое место работы, дабы младшая копия знаменитой певицы тратила больше времени на дорогу и, соответственно, меньше времени проводила в своём районе, который она затерроризировала. Особенно от неё страдал, конечно же, дом, в котором она жила. Её смерти жаждали – разумеется, не всегда, а при нервных срывах, жильцы всех восьми этажей первого подъезда, от тараканов до самого Виктора Васильевича. Общее сочувствие Ирке было огромным, хотя всеми признавалось, что и сама она – не ахти какой сладкий сахар. Живя с нею в одной квартире, Женька пять-шесть недель в году стабильно ходила с разбитой мордой и слегка вправленными мозгами, что гарантировало всеобщую относительную безопасность и относительную успешность её учёбы в медколледже номер девять. По окончании колледжа Женька, правда, попробовала два раза устроить некий шалман прямо во дворе, почувствовав себя взрослой, но вся её гоп-компания оба раза мгновенно куда-то делась при приближении Ирки. Ввиду всех этих нюансов новость о том, что Ирка свинтила, была для улицы Молдагуловой чем-то вроде правительственного сообщения о подлёте американских бомбардировщиков. Подловив Виктора Васильевича у подъезда, толпа инициативных граждан, в том числе и с погонами, попросила его придумать какой-нибудь ход конём. Хорошенько взвесив все за и против, Виктор Васильевич позвонил главному врачу Института имени Склифосовского, а уж тот переговорил с заведующим Центральной подстанцией Скорой помощи. Таким вот нехитрым образом Женька на другой день и была оформлена. Перед этим, ясное дело, с ней говорил заведующий. Тут Женька не подкачала – Виктор Васильевич объяснил, какие вопросы профессор будет ей задавать и какие надо давать ответы. Что-то она, конечно, перемудрила с признаками клинической и биологической смерти, но хмурый дядька, ещё раз внимательно поглядев на её чулочки, которые на один сантиметрик не дотянулись до края юбочки, прогнусавил:
– Давай-ка эту дискуссию прекратим, Евгения! Ведь иначе, если у двухнедельного трупа в твоём присутствии что-нибудь шевельнётся, чего я не исключаю, мне будет слишком горестно признавать своё заблуждение. Трудовая книжка с собой?
– С собой, – весело ответила Женька, хлопнув себя по заднице, потому что книжка лежала в заднем кармане, – дать её вам?
– Нет, мне она не нужна. Бери свой диплом и дуй в отдел кадров. Будешь писать заявление. Кстати, я не спросил, ты писать умеешь?
– Да, у меня четвёрка была по русскому языку, – набрехала Женька и, выхватив из руки профессора свой диплом, а также медкнижку, дунула в отдел кадров.
Вот так всё и началось. Да не пошло гладко. Будучи фельдшером, Женька твёрдо рассчитывала кататься на «Скорой помощи» в полусуточной смене и в одиночку – ну, в смысле, только с водителем, и откачивать всяких там умирающих абсолютно самостоятельно. Но вот с этим вышла заминка. Старшая фельдшерица, что-то перетерев со старшим врачом, жёстко заявила, что этому не бывать. И Виктор Васильевич не помог, звонить никому не стал. И определили бедную Женьку напарницей к такой стерве, что даже Ирка ей показалась ангелом. И, что самое интересное, было этой мерзотине ровно столько же, сколько Ирке – двадцать семь лет. Её звали Ася. Она была очень злая – видимо, потому, что мелкая. Но не страшная. В первый день, когда возвращались с вызова, на котором Ася чуть не убила мерзкого алкаша за враньё диспетчеру – мол, жена пырнула его ножом, Женька обратилась к новой знакомой с таким вопросом:
– Аська, как ты смогла институт закончить? Я бы с такими нервами всех там просто поубивала на хрен!
– Женечка, я в приличных местах веду себя соответственно, – возразила Ася, закурив длинную сигарету. Женька от хохота чуть не сдохла!
– Что? Институт – приличное место? Да иди в жопу! Ой, не могу! Ты знаешь, я бы окончила сразу десять этих приличных мест, если бы не боялась за два своих, неприличных! Я их не на помойке нашла! Мне даже в медколледже на экзаменах заявили, что основная моя деталь – это задница! Прикинь, в колледже! Что уж про институт говорить?