Пастырь

Казбеги Александр Михайлович

– Пусть придет и скажет мне это в лицо.

– Приведите Гелу.

– Боже милосердный, Гела здесь! – воскликнул старец. – Гела, муж Маквалы, виновник всего, пусть он придет, я погляжу на него собственными глазами, послушаю, что он мне скажет.

Дверь открылась. Вошел Гела. Лицо его выражало бесстыдство и чванливость, он высоко закинул голову, всем видом своим как бы говоря: «Смотрите, вот я каков!» Он встал в дверях, нахмурив брови, изображая из себя грозного обличителя.

Пастырь, спокойный, хотя и слегка побледневший, смотрел в упор на доносчика.

Сперва Гела попробовал было выдержать взгляд старца, но вскоре смущение овладело им, взгляд его забегал, заметался, словно под натиском какой-то неведомой силы.

Пастырь, величественный, несокрушимый духом, твердо верующий в свою правоту, и Гела, раздавленный, униженный, сознающий свою вину, стояли друг против друга.

Пастырь медленно шагнул к Геле.

– Правда ли, что ты меня винишь в убийстве Маквалы? – спросил он его тихим, проникновенным голосом.

Гела поднял голову, тяжело вздохнул и снова потупился. Пастырь понял, что Гела сознательно лжет и клевещет, совершает такой грех, который бесчестит человека, принижает его ниже самой низкой твари, но что ему уже нет отступления. И сердце пастыря горько восскорбело о погубленной душе человеческой.

А начальник ждал, что скажет Гела. Его внимание привлекла ненадолго эта поучительная картина борьбы величия с подлостью. Но он тотчас же спохватился.

– Что ты молчишь? Говори!

Гела устремил на него взгляд, полный отчаянной мольбы.

– Что же мне говорить? – беспомощно спросил он.

– Ты боишься? Расскажи перед законом все, что знаешь! – ободрил его начальник. – У тебя убили жену, ты вправе требовать наказания преступника.

– Да, да! – встрепенулся Гела, – убили мою жену, меня самого изгнали из мира…

– Да, сын мой, скажи, что ты знаешь; ибо ничто не укроется от отца небесного… – произнес пастырь.

Лицо Гелы злобно перекосилось, лоб нахмурился, глаза засверкали недобрым блеском.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал? – воскликнул он. – Хорошо!.. Ты убил Маквалу… Никто другой не мог ее убить. Она жила у тебя. Ты – хозяин, и кровь ее на тебе… – говорил он, задыхаясь. Его лицо то вспыхивало, то бледнело.

– Сын мой, сын мой!.. Что ты говоришь? – скорбно воскликнул старец. – Вспомни, что есть еще высший судья…

– Ты убийца! – злобно повторил Гела. – Мне ли щадить тебя? За что? Разве кто пощадил меня, когда изгоняли меня, топтали меня. Умерла моя душа, и нет во мне больше жалости. Нет! Ты убил ее, поп, и не уйдешь ты от суда…

– Я приютил, обогрел ее, замерзающую… Обратил к богу грешную душу… Какая была мне корысть убивать ее?

– Маквала нищенствовала. У нее, верно, было много денег… Убить посмел, а сознаться в этом не смеешь…

– И ты, отверженный общиной!.. – воскликнул старец, но тотчас же овладел собой. – Господи, прости их, ибо не знают, что творят!

Онуфрий отошел в сторону. Глаза его сверкали, в сердце неотступно звучало: «Господь посылает мне испытание, я не достоин его милости».

– Что скажете, пастырь?

– Что же мне сказать? Он меня обвиняет в убийстве, а судить должен закон! – спокойно сказал Онуфрий.

– Мы сегодня же вас переправим в Тбилиси. Здесь нельзя вас судить.

– Да будет воля господня! – сказал пастырь.

– Говорите всю правду. Это смягчит вашу участь, – посоветовал начальник.

– У меня есть верховный судья, который видит все. Когда я предстану перед ним, скажу ему с умиротворенной улыбкой на лице: «Господи, я воздал кесарево кесарю, а божье – богу!»

И больше ни единого слова не удалось сорвать с уст Онуфрия. Он перестал отвечать на вопросы.

Гела, изгнанный из теми, долго скитался вдали от родины, скрываясь в разных местах. Но недавно он вернулся в Мтиулети и определился есаулом у ананурского начальника. Как отверженный, он не мог снова обзавестись хозяйством, но рад был и тому, что живет на родимой земле.

Все избегали его, никто с ним не разговаривал, не звал его к столу, и это с каждым днем все больше озлобляло его, разжигало в нем жажду мести. Он безжалостно преследовал людей своей общины, и горе тому, кто попадал в его руки. Он всячески раздувал перед начальством вину своей несчастной жертвы. Судебные дела в те времена решались по произволу, и судьба человеческая зачастую зависела от людей, подобных Геле.

Много жизней укоротил Гела, много вдов и сирот оставил он на попечении соседей. Вечно раздавались вокруг него проклятья и стоны, но человеку, потерявшему совесть, они казались сладостной песней, множили его силы, укрепляли в нем чувство мести.

Любил ли отверженный Гела Маквалу? Нет, он ненавидел ее, ненавидел так страстно, что готов был рассечь ей грудь кинжалом и выпить из раны всю ее кровь, до последней капли.

И вот Маквалу убили, и Гела уже не мог отомстить ей, не мог своей грязной рукой растерзать ее трепещущее сердце. И он перенес свою зверскую ненависть на ее убийцу, кто бы он ни был.

Долго старался он найти подлинного убийцу, но все его поиски были тщетны.

«Онуфрий перехватил ее у меня!» – как-то подумалось ему, и с тех пор всю свою злобу он обрушил на пастыря, стал его неусыпным врагом.

И вот Онуфрий томился в заключении в Тбилиси. Гела прилагал все усилия, чтобы пастырь был осужден.

21

Произошло зверское убийство. Жертвой низкого преступления пала беззащитная женщина. Дело стало известно властям. Преступника надо было наказать.

Все улики были против пастыря Онуфрия. Правда, община единодушно свидетельствовала, что он не мог совершить такого преступления, однако Гела не дремал и ловко опровергал это показание. Кто же убийца? Онисе?… В правительственных документах значилось, что этот человек скончался задолго до убийства женщины… Сам Гела был вне подозрений: в ту роковую ночь он находился в Тбилиси, куда ездил для получения отличия за какие-то заслуги.

И выходило так, что никто, кроме пастыря, не встречался с Маквалой, так как сама она, отлученная от теми, ни с кем не могла общаться.