Пастырь

Казбеги Александр Михайлович

– К вам пришел, начальник просит вас явиться к нему.

– Меня просит начальник?… Ты, верно, ошибся. – Пастырю показалось, что он ослышался.

– Да, отец, вас просит.

– Не знаешь, зачем?

– Не знаю!

– Да нет, ты, верно, ошибся, не понял его.

– Как же, он три раза повторил ваше имя. Приказал обязательно доставить вас сегодня же.

– Значит, дело важное?

– Кто их знает! – лениво отговорился есаул.

– Удивительно все это! – тихо произнес пастырь. – Хорошо, я возьму свой посох, и пойдем, – добавил он.

Есаул настоял, чтобы пастырь сел на лошадь, а сам пошел рядом пешком. Они почти всю ночь были в дороге и часам к десяти утра прибыли в Ананури, где квартировал местный правитель.

Пастыря тотчас же ввели к человеку, который вызвал его. Это был пожилой мужчина, худой, невысокий, весь отравленный желчью, даже глаза его пожелтели, и тоненькие нитевидные жилки сеткой покрывали их. Он изредка покашливал, беспокойно ходил из угла в угол и без особых причин постоянно вспыхивал и возмущался.

Когда вошел Онуфрий, начальник встал ему навстречу, стараясь казаться приветливым. Но все его старания были тщетны, ибо он большую часть своей жизни провел на военной службе, а военная жизнь в те времена зачастую лишала человека всякого разумения и благообразия. Он приветствовал пастыря и даже улыбнулся ему, но проделал все это с осанкой повелителя.

– Пожалуйте, пожалуйте! – еще издали пригласил он Онуфрия.

Онуфрий вошел в низкую комнату, где стоял затхлый запах сырости и преющих бумаг. Непривычный к такой обстановке, пастырь чувствовал себя очень дурно, от духоты в комнате слегка туманилась голова. Однако он снял шапку, перекрестился и отвесил низкий поклон стоявшему перед ним хозяину. Лицо его выражало покой и мир. Начальник никогда не встречался с пожилыми горцами, и его удивило величие и достоинство пастыря.

– Вы – отец Онуфрий? – опросил начальник через переводчика.

– Да, я.

– У вас жила женщина, которую убили… Та, которую звали… Ах, забыл… Как ее звали? – обратился он к писарю, который, согнувшись в три погибели над столом, резко поскрипывал по бумаге гусиным пером.

– Ее звали, – писарь порылся в бумагах и, вытянувшись, гаркнул: – Маквала, ваше высокоблагородие!

– Да, да, Маквала!

При этом имени пастырь вздрогнул, смутился и не сразу собрался с ответом.

– Мы ждем ответа! – приказал начальник. Пастырь взглянул на него и твердо ответил:

– Да, Маквала жила у меня.

– Женщина у священника! – вздернув плечи, сказал начальник и обернулся к переводчику: – Спросите, что она делала, зачем жила у него?

– Она была унижена духом и телом… отвержена людьми… Мое жилище – убежище для всех униженных.

Онуфрий глядел на них с удивлением и не мог понять, зачем его допрашивают, чего хотят от него. Он заметил, что писарь записывает все его слова.

– Значит, вы приютили ее? – переспросил начальник так же насмешливо, как он приветствовал старца при входе. На этот раз пастырь понял, что происходит нечто необычное, что словам его не доверяют, и нахмурился.

– Хороший приют оказал, нечего сказать! – проговорил про себя начальник и вдруг резко обратился к пастырю:

– Кто убил?

– Кто убил? – повторил вопрос Онуфрий. – Грешный человек, которого не минует кара божья, если он не раскается, – тихо добавил он.

– Все это очень хорошо, но имя преступника? Скажите, как его имя?

Никогда не приводилось пастырю говорить неправду, и теперь он был в тягостном недоумении. Он не знал, что ответить.

– Я спрашиваю имя преступника! – повысил голос начальник.

– Не знаю! – твердо ответил старец.

– И никого не подозреваешь?

– Нет!

Начальник недоверчиво посмотрел на него, прошелся несколько раз по комнате.

– Как могло случиться, что в помещении, где ты живешь, убили женщину, и ты ничего об этом не можешь рассказать?…

– Меня не было дома, когда произошло несчастье.

– Сказки!.. – повел плечами начальник. – Прочтите ему показания тех горцев.

Вот что показывали те самые гудамакарцы, которые целый день провели с пастырем после убийства Маквалы.

«Весь день мы были вместе. Пастырь не раз заходил в свою келью и выносил нам еду. Мы обедали вместе. На другой день мы возвращались с гор. Пастырь сказал нам, что жившую у него женщину, оказывается, кто-то убил».

– Все это правда, – подтвердил старец.

– Что ты увидел, когда в первый раз вошел в дом?

– Маквала лежала на своей постели, с головой закрытая буркой. Я думал, что она спит.

– Это в первый раз. А потом целый день как же ты не заинтересовался, отчего она не встает?

– Маквала была слаба, больна. Много молилась, работала без устали. Ночью накануне была сильная гроза. Я подумал: она не спала ночь… Пожалел ее будить. Сон благодетелен для слабых.

– Не представляю!

– Все это правда, что я говорю.

– Женщина лежала целый день, и вы даже не подумали, что с ней, даже не спросили, не хочет ли она пить?

– Что было спрашивать? Захотела бы, – напилась сама! – резко прервал переводчика пастырь. – Однако я оставил свою паству, своих больных без присмотра. Я тороплюсь домой… Скажите, что вам надо от меня?

Начальник удивленно взглянул на него.

– Разве вы не знаете, что в убийстве женщины обвиняют вас?

– Что вы сказали?

– А то, что все улики, к сожалению, против вас.

– Кто же он, этот несчастный, пусть придет, пусть посмеет посмотреть мне в лицо!

Пастырь вскинул голову. Таким гневом дышало его лицо, что начальник смутился, опустил голову: «Виновный не может так говорить; пожалуй, старик и не лжет!» – подумал он.

– Муж убитой утверждает это, – снова заговорил начальник – Закон обязан установить истину.