Пасынки фортуны
Шрифт:
За эту вызывающую наглость били Огрызка почти каждый день. Но от хорячьей болезни не вылечили ни пинки, ни зуботычины, ни оплеухи.
— Это как ты в дело ходил со свистком в жопе? Тебя мусора из лягашки слышали. Кой козел пердуна в «малину» взял? — удивлялся бугор барака и поражался, слушая, как эта болезнь много раз выручала из беды не только его самого, а и «малину».
То в самом начале было. Спер я у барыги на толкучке мошну. Тугую, здоровенную. И только сунул ее за пазуху, тот чувырла накрыл меня за самый загривок! Поднял над головой, хотел с меня душу выбить. Оно и
— Барыга чуть отдышался. А когда глаза открыл, я уже слинял. Его же, гада, до вечера блевотина прижимала! — хвалился Кузьма и рассказал шпане, как сунули его фартовые в форточку мехового склада.
— Все я оттуда вниз спустил. Но на радостях, что навар сумел снять, пузо расходилось. Я и отвел душу… Что там — нафталин, каким все стены склада провоняли? Он — духи! Утром, когда лягавые с собакой приехали на вызов, у ихней овчарки не то что нюх, мозги отключились. И три других след мой не взяли, не решились нагонять, чтоб вконец самим не накрыться.
Лягавые так и не доперли, кто меха спер и чем фартовые магазин облили, что до конца зимы в нем этот запах держался, — хохотал Огрызок. Не рассказал он лишь о том, что не спасала болезнь в тюрьме. Где не обращая внимания на вонь и возраст, била охрана Кузьму, выколачивая жизнь и душу. Но зачем о таком рассказывать? Всякий зэк прошел через такие муки. И лучше не будоражить вчерашнюю память. Она до гроба болеть станет. Огрызок спасался тем, что спал всегда чутко, вполуха. Как настоящий вор. А потому когда на него сонного хотели вывернуть парашу иль ведро воды, он успевал соскочить со шконки. Но грязные сырые сапоги не раз влипали в голову: не выдержавшие вони зэки будили Кузьму, выбрасывали из барака среди ночи.
Даже в шизо, куда вбивала его охрана, мужики поднимали кипеж, требуя убрать от них вонючку.
И охрана бросала Кузьму в одиночку, чтобы там на хлебе и воде избавился бы Огрызок от своей хвори. Но тот, едва покидал камеру, наверстывал упущенное с лихвой.
Огрызок отбывал свой срок в зоне, как и другие. Но однажды начальство решило запрячь шпану и отправить на работы в рудник, добывать золото. Часть шпаны пошла работать добровольно. Другие решили сачковать. А Огрызок сразу наотрез отказался. Да еще к в треп ударился: мол, пусть, начальство радуется, что он, Огрызок, осчастливил его своим пребыванием в зоне. Что пахать он не станет, потому что эта работа не по его профессии. А гнуть горб на фраеров — западло, нутро не позволяет.
Послушав демагогию Кузьмы, начальник зоны лишь кивнул на него охране. Те, скрутив Огрызка, поволокли в оперчасть и долго метелили, гоняли по всем углам за вредную агитацию зэков — бойкотировать распоряжение начальства зоны.
Его избили так, что, когда Огрызка вынесли во двор, овчарки в ужасе от него шарахнулись, взвыли не своими голосами.
Кузьму бросили возле овчарника и, облив несколькими ведрами воды, убедились — не шевелится мужик. Решили, что вышибли дух из Огрызка. И пошли доложить начальнику, чтобы тот сказал, как поступить с трупом. Когда охрана с лопатами вернулась, трупа на месте не оказалось. Ни Огрызка, ни овчарок…
Охранники
— Да что ж он всех собак сожрал и смылся? Но как успел? — удивлялась охрана.
Начальник зоны, узнав о случившемся, вне себя от ярости прорычал:
— Всех на ноги! Сыскать гада! Своими руками пристрелю! Живьем возьмите!
И если бы не фортуна, изменчивая, как шмара, сбежал бы Огрызок из зоны с концами. В сознание его привели овчарки, тщательно вылизывавшие избитое тело. Они будто вымыли его. И Кузьма почувствовал, как внезапно отпустила, отступила боль.
Следом за сторожевыми он вылез под проволокой из зоны и, пригибаясь к самым кочкам, пошел марью к трассе, по которой, обгоняя одна другую, шли машины.
Овчарки играли, не обращая на Огрызка ни малейшего внимания. А вскоре, увлеченные молодой сучкой, умчались далеко в марь, забыв о зоне, тренере, зэках, нелегких обязанностях.
Кузьма зацепился за задний борт студебеккера, прыгнув к нему из обочины. Подтянулся и ввалился в кузов костистым мешком. Он перевел дух, прижавшись спиной к кабине, и думал, как будет выбираться из Магадана к своим.
Он радовался каждому километру, оставшемуся за
спиной. И мечтал, как удивятся фартовые, когда он возникнет в хазе, потребует хамовку, выпивон, принятия «в закон», чтоб честь по чести.
По слухам знал: слинять из колымской зоны все равно, что встать из жмуров.
А машина шла все дальше от зоны, от барака, озверелой охраны.
Кузьма радовался, что водитель торопится, едет без остановок. А потому не
заглядывал в кабину. Не знал, куда везут его.
Когда совсем стемнело, студебеккер, затормозив, остановился перед воротами, которые тут же раскрыли рот и проглотили машину вместе с Огрызком.
Кузьма не на шутку всполошился. И, высунув из кузова голову, оглядел громадный двор.
Он увидел зарешеченные окна зданий, яркий свет, множество людей, занятых своими делами. Ни на ком не было зэковской спецовки. И Кузьма, осмелев, выскочил из машины, уверенный, что его не заметили, а в толпе он всегда умел раствориться.
Огрызок внимательно проследил, куда направляется основной поток людей, и пошел следом.
— Эй, ты! Откуда свалился? — легла на его плечо рука тяжело, уверенно. Кузьма хотел вывернуться, сбежать. Но человек словно чутьем угадал. Стиснул плечо Огрызка так, что не пошевелиться. Вытащил из потока и подозвал двоих мужиков.
— Разберитесь с приблудным. Откуда он?
Те велели идти вперед, и вскоре Огрызок оказался в просторной теплой
комнате перед человеком в военном мундире.
Едва глянув на Кузьму, он разрешил сопровождающим уйти.
— Давно из зоны сбежали? — спросил тихо.
— Я освободился, — ляпнул Кузьма, не подумав.
— Ваши документы? Покажите их, — потребовал человек. Огрызок заерзал, не находя убедительного ответа.
Тогда человек назвал все данные Огрызка. Даже год рождения, особые приметы. И добавил: