Пасынки
Шрифт:
— Останови, Степан.
Князь легко выскочил из кареты на склизкую дорогу, не пожалев дорогих сапог. Сегодня, готовясь к приёму, он выбрал платье, сшитое по местной моде, и мало чем отличался от какого-нибудь чиновника высокого полёта, из тех, что уже при шпаге. Саму шпагу ему заменял старый добрый узкий меч: альвы презирали местные «зубочистки», ни во что не ставя их боевые качества. Запахнувшись в тёплый плащ, князь подошёл прямиком к телеге. Появление нежданного действующего лица до такой степени изумило всех, что на несколько мгновений вокруг воцарилась тишина. Попросыпались пожарники, на гостя подозрительно воззрилось их начальство, с недоумением глядели четверо стариков — местный поп и трое самых уважаемых глав семей погорелой деревни. Даже лошадь изволила отвлечься от мешка с овсом, подвязанного ей под морду, и
— Ты, добрый человек, по какому делу? — первым опомнился поп. — Ежели сюда ехал, так милости просим. Ещё не всё сгорело, есть где разместиться. Ежели по любопытству праздному, так оно сейчас невместно будет. Несчастье у нас.
— Вижу, — ответил князь, мысленно улыбнувшись заблуждению Предстоящего, назвавшего его человеком. — Потому не могу проехать мимо и ничем не помочь.
— Помочь, — хмыкнул старшина пожарных. — Оно, конечно, хорошо бы, особливо ежели деньгой.
Старики хмуро переглянулись, и это не укрылось от князя. Ясное дело — мелкая сошка, шишка на ровном месте, а туда же, руки погреть, хоть бы и на чужой беде.
— Ты, душа водяная, помолчал бы, — проскрипел один из стариков, зыркнув на «мелкую сошку». — Не твоя беда, не у тебя голова болеть станет о том, как баб с детишками прокормить… Ты уж прости, барин, — а это уже альву. — Однако ж нам деньга ни к чему. Отберут, вот эти вот… прости меня царица небесная… Ты б лучше словечко за нас замолвил. В Питербурх едешь ведь? Так скажи там, ежели есть рука при дворе: мол, так и так, погорела деревенька Ульянка, да не произволением господним, а по дурости людской, по лихости солдат полка Преображенского. Более ста душ без крова остались. Вот и будет доброе дело.
— Мудрые слова говоришь, дед, — в голосе князя промелькнули уважительные нотки. — О том и хотел я сказать вам. Писали бумагу, или нет?
Прекрасно видел, что писали. Точнее, писала «душа водяная» со слов потерпевших. Но альв не был бы альвом, если бы не устроил небольшой спектакль.
— Мною сие было писано, господин… не знаю, как вас по имени да по батюшке, — важно проговорил пожарник. — Сколько домов погорело, сколько народу обожглось да дыма наглоталось, сколько скотины да кур пропало, сколько хлеба в амбарах. Слава богу, до смерти не угорел никто. Всё писано, как есть.
— Вот и хорошо. Давай мне эту бумагу, — альв требовательным жестом протянул руку.
— Не положено, барин. По долгу службы я обязан отвезти сие в управу, а там уж…
— Сегодня вечером я должен быть на аудиенции у его императорского величества, — с едва заметным нажимом произнёс князь. — Ваша бумага, минуя всяческие управы и прочие инстанции попадёт прямо в руки государя… Впрочем, вы вольны поступать согласно инструкции. В таком случае я доложусь его величеству безо всякой бумаги, но тогда и рвение ваше замечено никак не будет.
Краем глаза он видел, что к ним постепенно подтягиваются местные жители, чутко прислушиваясь к разговору. Решалась их дальнейшая судьба, и они не могли оставаться в стороне.
— А… Простите, барин, — кисловато усмехнулся пожарник. — Самую бумагу выдать не могу, могу лишь копию снять и выдать под расписку… На чьё имя выписать оную, простите?
— На имя князя Таннарила, — с едва заметной насмешкой представился альв.
И тут произошло то, чего он совершенно не ожидал. Для большинства местных обывателей его имя ничего не говорило. Старое сморщенное лицо священника, в отличие от лиц прихожан, озарилось удивлением и любопытством. Поп явно слышал об альвах, и не отказался бы пообщаться с одним из них. Зато начальник пожарной команды расплылся в приторнейшей из улыбочек и прямо-таки маслом растёкся, лебезя и угождая. Видимо, имя Дома Таннарил ему многое сказало. Альв не смог сдержать прорвавшегося презрения… и с удивлением отметил понимание в глазах стариков, так и стоявших, опираясь на корявые палки, подле телеги.
«Эти старики по положению — холопы, — думал князь, когда карета уже вкатывалась на ненадёжные ещё петербургские мостовые. — Но презренная угодливость оказалась свойственна свободному человеку, имеющему мелкий чин. Так кто их них более достоин зваться рабом?»
Он не единожды видел, как извивались в порыве умаслить вышестоящего даже князья империи, и невольно сравнил их с тем человечишкой, который своей мятой треуголкой едва ему грязь с сапог не обмёл. При этом никакой
Как сложно жить в мире людей… Но скоро будет ещё сложнее.
По сравнению с Москвой Петербург был малолюден. Населённый по большей части чиновничеством, военными да мастеровыми, носившими европейское платье вместо привычных русских кафтанов, он напоминал альву больше немецкий город, чем собственно русский. Это наводило на не слишком приятные размышления, и альв старался думать о предстоящем деле, чтобы не занимать голову никому не нужными рефлексиями.
А дело была таково, что, если всё пойдёт по задуманному, то Россия через некоторое количество лет получит форпост на южных рубежах, на берегах моря Каспийского, и будет тот форпост расположен не в болоте малярийном, а в благодатном краю. Правда, пишут оттуда, будто племена тамошние, родственные персам, к разбою склонны. Не беда. Альвы тоже не ангелы, и многим из уцелевших воинов будет куда выплеснуть свою ненависть… с пользой для новой родины. Но то дело не одного года. Князю даже смешно стало, что подобный грандиозный замысел вырос из совершеннейшей случайности. Не вздумай он украсить петергофский парк ростком из сбережённого семени священного дерева тариль, ничего бы и не было. Дома тариль достигал гигантских размеров, и — не без помощи божественной благодати — рос медленно и жил практически вечно. Здесь росток из высаженного ещё летом семечка, не сдерживаемый полагавшимися при посадке заклятиями, до осени вымахал в рост человека. Воду из земли, притом, тянул, словно под корнями располагалась бездонная бочка, едва успевали поливать. Государь был в курсе, но предложение осушать болотистые низины при помощи насаждения тарилей его удивило, и прежде всего своей простотой. Сегодня или завтра должен решиться вопрос отправки в Гилянь нескольких альвов, чтобы высадили пару семян и проследили, примутся ли ростки в том климате. И если примутся, то как будут расти и поглощать лишнюю воду.
Не менее важным был вопрос, который собирался поставить князь Маэдлин. Старый союзник Дома Таннарил на родине прославился созданием уникальной системы каналов и шлюзов, благодаря которой альвы тысячи лет не знали, что такое голод. Что-то подобное здесь создали разве что китайцы, и то в давние времена. В России условия посуровее будут, чем в альвийских тёплых лесах, но страна нуждается в подобной системе ирригации и судоходства. А то как случится засушливое или слишком мокрое лето, так следом идёт «костлявая с косою». И князь Маэдлин предлагал проект ирригационной сети, позволявшей как отводить излишек вод, так и накапливать оные для отдачи на поля в сухие годы. И на это обязательно требовалось дозволение императора, ведь предполагаемые озёра-накопители должны были занять некоторое количество земель. А это означало неизбежный конфликт с землевладельцами. Царь мог наплевать на их ропот, альвийский князь — нет. Что же до любимого петровского проекта последних лет — Ладожского канала — то князь Маэдлин только-только вернулся оттуда, и собирался изложить свои соображения, многие из которых могли императору не понравиться.
А ещё в Петербурге процветали маленькие австерии, служившие не только харчевнями, но и постоялыми дворами. В одной из них, на берегу Мойки, князь Таннарил обычно и останавливался, когда приезжал в Петербург. Содержатель, пожилой немец, если и не обрадовался постояльцу-альву, то не подавал виду. Взял деньги, отвёл лучшую комнату, и вполне сносно кормил. Карету, само собой, в сарай, лошадей — на конюшню. Лишний пятак конюху, чтобы хорошо ухаживал за коняшками, гривенник служанке, чтобы одежда и комната всегда были чистыми — и репутация добропорядочного постояльца в кармане. Альв не пил, драк не затевал, девок не водил, знакомства имел полезнейшие. Золото, а не постоялец. Опять же, если поначалу хозяин и имел нечто против него, то после смирился, а в последнее время даже советы дельные стал нелюдю давать. Где лучше платье починить или заказать, где сапоги… Князя не стесняли маленькие комнаты с видом на холодную речку, обрамлённую плохо мощёными панелями. В походах приходилось жить и в солдатской палатке, и даже под открытым небом. Его не смущал и постоянный шум на первом этаже, проистекавший от трапезничающих посетителей. Здесь, вдали от семейства, ему было хорошо.