Пат и Пилаган
Шрифт:
…Жены и сестры от нас далеко. Ночуем где придется. Так что небо для нас, дружок, — это вроде бы и дом, и семья, и все что угодно. Пилот выбирает земную профессию, только когда его списывают по возрасту или за аварию, по халатности. А просто так — никогда, ни за какие коврижки».
Миша Нелепов умолк, задумался. «Неудачники — их немало в любом деле, но печальнее всего неудачники из пилотов, их можно встретить в любом аэропорту в ресторане, и сразу отличишь от остальных — и как из человека выходит неудачник, об этом пока не стоит знать мальчику».
Пат прервал его размышления и спросил, волнуясь, о своем Атаке, долго ли тот пробыл с экипажем и что с ним приключилось.
— Это целая история, — ответил второй пилот, — и до сих пор загадочная. Для нас так обидно, что пес пропал, мы очень привязались к нему, особенно наш командир, он его повсюду разыскивал, весь город на такси обшарил и — впустую. Прямо скажу, неясная история.
Когда мальчик услышал ее, он понял то, чего не понял второй пилот. Однажды утром экипаж с удивлением обнаружил в самолете большого, исхудавшего пса-бродягу, который посмотрел с безразличной грустью и равнодушием на вошедших людей и устало уронил голову. Как он попал сюда, было неясно. Скорее всего, во время осмотра машины механиками. Командир приказал не трогать нежданного гостя, и самолет отправился в очередной рейс к берегам Камчатки. В воздухе Атак проснулся, посмотрел в окно — увидел близкий лес, ленту реки и заскучал. Он метнулся к двери, но та была заперта. Ошеломленный, он почувствовал себя в неволе, стал прыгать и биться головой о стекло, что, конечно, было совершенно без пользы.
Командир, чтобы успокоить Атака, предложил ему мясных консервов, пес отказался с брезгливостью и настойчиво просился на волю. Тогда Михайловский поднял самолет над линией облаков, и земля скрылась из виду.
Атак пришел в себя и затих, но весь день он пролежал без движения, безучастный и даже не прикоснулся к пище. Только поздним вечером, когда самолет вернулся на аэродром, пес оживился, узнав под собой привычную почву и до бестолковости обрадовавшись запаху снега, сосен, сараев, гравия, прошлогодней травы; он носился туда, сюда, кругами и даже позволил командиру, чужому человеку, погладить себя по шерсти.
Михайловский уложил спать пса в своей комнате, постелив ему летную куртку мехом наружу, и долго говорил с ним шепотом, о чем — кто его знает, о чем. На следующее утро командир не решился оставить Атака без присмотра и взял с собой; по-видимому, пес пришелся ему по душе.
Все получилось, как и накануне. Едва машина оторвалась от поля, пес забеспокоился, заметался, не в силах понять окружающую пустоту.
Спустя несколько дней у командира вышел по графику отгул, и в компании со знакомым медвежатником Черепановым он отправился на охоту, прихватив Атака с собой. В глухом незнакомом лесу, сонном, застывшем, извечном, с пересекающимися цепочками звериных следов пес преобразился; куда подевались его угнетенность, тоска, безразличие: он мчался впереди охотников — сплошной сгусток энергии и силы. Таежная тишина, дремучие заросли окружали его, он скользил сквозь чащу, словно имел где-то далеко видимую ему одному цель. Рыская по оврагам, он напал на лису и выгнал ее прямо под точный выстрел командира.
К ночи мужчины развели костер, натянули с подветренной стороны палатку. И мальчик представил себе подробно, словно он сам был рядом с охотниками, как они сидели, подогнув под себя ноги, как велась взрослая беседа об охоте, о людях, сохранивших в себе древнее мужество и стойкость и не потерявших привычки к лесу, о зверях, с их повадками и характерами, и как гуляла бутылка от одного к другому, и как Атак, жмурясь, смотрел на огонь и, наверно, о чем-нибудь вспоминал и грустил. Поужинав, мужчины залезли под парусину, а пес устроил себе постель под снегом.
«Непонятный случай, — подумал тогда летчик. — Отчего пес сбежал от хозяина, отчего он бродит, бездомный и грустный — без цели в жизни, словно проштрафившийся авиатор, который не знает, куда себя деть, и глядит с тоской в небо».
Утром охотники встали на лыжи и двинулись к урочищу. Места здесь были сумрачные, не знакомые еще ни с трактором, ни с электропилой, и лесной беспорядок — заросли, переплетения сучьев, мертвые деревья рядом с живыми — был прекрасен. Морозный свежий воздух, тишина, прозрачная синь.
Командиру даже стрелять расхотелось — вот так бы идти и идти рядом с Черепановым и сметливым псом по снежной целине, глухомани, полной таинственности и покоя, чувствуя себя не чужаком, пришельцем в этот лес, а близким родственником его и другом.
Скрипнула ветка где-то поблизости, шелохнулся сугроб, пес замер, насторожился, поводя носом, и кинулся через чащу напролом. Охотники услышали его голос уже где-то далеко — то ли вой, то ли вскрик — сигнал ярости и отваги — и побежали на него что есть мочи. Они наткнулись на разрытую берлогу и двупалые медвежьи следы. Судя по всему, здесь произошла короткая схватка, и пес погнал зверя к замерзшему озеру. Охотники стремились не отстать, но куда им было успеть за этой бешеной гонкой, которая разыгралась между хозяином леса и бродягой псом, потерявшим все на свете, без роду и племени, этаким ландскнехтом, не способным к пощаде и милосердию. Атак гнал зверя уже не ради командира, а ради собственного удовлетворения, неутомимый, неистовый и расчетливый. И медведь это понимал. У него и прежде в уединенной, отшельнической жизни случались столкновения с собаками, и он хорошо познал их повадки и всегда уходил от них благополучно, неспешной рысцой, но сейчас, как видно, иное дело, и легко не отделаешься: пес преследовал его по пятам молча и мстительно.
Охотники, бесспорно, отстали и могли лишь наблюдать за развитием событий, как невольные зрители. Следы привели их в овраг. На снегу виднелась кровь, клочья шерсти. Следы направились дальше к озеру и возле бамбуковой чащи исчезли. Бамбук расступился, и оттуда выскочил пес, взбудораженный, с горящими глазами, стал звать охотников за собой. Черепанов беспомощно развел руками: «Бесполезная затея, медведь недосягаем». Атак с укоризной посмотрел на Михайловского.
— Не огорчайся, — сказал командир и ласково потрепал Атака, — невелика беда, к тому же нам пора на аэродром.
Вид у собаки был раздосадованный предельно; как же так: бросить охоту в заключительный момент — нарушение всех правил, всех его понятий о долге и чести; он сник и безразличный побрел за лыжниками.
На следующий день пес исчез, и когда командир проснулся, он не нашел Атака на его привычном месте возле кровати. Дверь была приоткрыта, и поддувало холодом. Атак ушел в ночь, мороз, неизвестность.
— Наш командир переживал ужасно, — добавил Миша Нелепов. И это была истинная правда.
«Я знал, что Атак сбежит, — подумал мальчик, — с самого начала знал. Как бы его ни принимали, ему все равно было плохо. Только у нас в доме и было хорошо. Это его всамделишная жизнь и больше никакая. Но где же он теперь? Где искать тебя, Атак?»
Вдали показалась голубая полоска моря, будто нарисованная на плоском макете, и самолет пошел на снижение. С нарастающей быстротой земля обретала форму и конкретность — прямо на глазах вырастали сосны, отвесные, желтые у воды скалы, белые валуны и льдины, раскачивающиеся на волне.
Ощущение полета стремительное и острое — из-за почти физической близости к поверхности моря. Сейчас не время бесед: наступила наиболее ответственная часть работы. Гидрологи скорописью заполняли цифрами ледовую карту Татарского пролива — сегодня эти данные будут известны на Сахалине, в Магадане, во Владивостоке, и караваны судов двинутся в обход ледяных полей.