Пат и Пилаган
Шрифт:
Все, у кого есть глаза, могут засвидетельствовать, что это достойный медведь, здоровый и сильный, и души предков не будут на нас в обиде, сказал каюр Урзюк.
Девушки ударили по бревну и крикнули: «Тятид-рухе!» Медведь тревожно оглянулся и, по всей видимости, еще не решил, как ему воспринимать всю эту церемонию, с гневом или весельем. Но по той почтительности, которую оказывали ему зрители и каюр Урзюк, он догадался, что никакой угрозы для него не предвидится. В дальнем конце стрельбища лежало мясо, и каюр сам накормил «хозяина леса». Старики, молодые охотники и женщины с детьми молча смотрели на это зрелище, понимая, что во всем происходящем есть глубокий и сокровенный смысл, насмешка над которым кощунственна. И не зря медведю воздают почести, чтобы после убить его, — тем самым достигается равновесие. И справедливость.
С трибуны важно спустился Древний Глаз, глава рода Мыбинг, взял лук и стрелы и вышел на середину площадки.
Урзюк снял цепь с медведя и отбежал к зрителям.
Девушки ударили по бревну и крикнули: «Тятид-рухе!»
Зверь обеспокоился, очутившись на воле и не зная, что ему делать. Старик вложил стрелу и ждал, и медведь сам пошел ему навстречу, грозный и неторопливый. Инстинкт подсказал ему, что наступила решительная минута, что его праведная и убогая жизнь приносится в жертву какому-то непонятному обычаю, и с горечью он почувствовал, что все объединились против него в обмане.
Он обвел взглядом круг зрителей, дальние сопки и темнеющий на горизонте лес, на пути к которому было одно препятствие — долговязый и хмурый старик.
Древний Глаз без сожаления смотрел на медведя: «Закон. Он холоден и тверд и не знает жалости. Мы все равны, перед ним, наш долг — служить ему и передавать по наследству. Я только исполнитель, только страж. Я несу свою службу, не пытаясь разгадать его. А медведь уже мертв, хотя ему кажется, что он еще жив. Приговор ему вынесен давно, и с тех пор он мертв».
Старик натянул тетиву, и медведь зарычал и встал на дыбы, стрела просвистела в воздухе. И все было кончено.
«Тятид-рухе!»
Все подхватили этот древний клич, и только мальчик, сын Леонида Вытхуна, молчал, смущенный своими мыслями.
— Волнуешься перед гонкой? — тихо спросил отец.
— Нет, — ответил Пат, — я спокоен. Я о другом думаю, ытык. Чему они все так радуются? И какой толк в этом обычае? Раньше мне казалось, что я понимаю, а теперь…
— Что теперь?
— Я повидал разных людей, ытык, и скажу тебе: жизнь у нас другая, чем была у стариков. И какая доблесть в том, что убили беззащитного медведя!
— Это праздник почитания предков, традиции и закона, — строго сказал отец, — и не нам с тобой обсуждать его.
— Может быть, — промолвил Пат, — но зачем он нужен, вся жизнь должна быть праздником.
Отец не стал спорить, и мальчик услышал гонг, напоминающий всем, что сейчас начнутся двадцатикилометровые гонки на собачьих упряжках. Судья построил каюров в шеренгу (причем Пат, как самый маленький ростом, стоял последним на левом фланге) и объявил, что трасса проходит по пересеченной местности и отмечена красными флажками, чтобы кто-нибудь случаем не сбился в сторону, и представляет собой окружность, так что старт и финиш совпадают.
Раздался выстрел, и упряжки рванулись вперед, но Пат специально притормозил своего передовика, чтобы избежать столкновения, и в самом деле, как он ожидал, так и случилось. Нарты каюров Козгуна и Чиркова перевернулись, постромки спутались, и они, можно сказать, практически выбыли из соревнования.
«Гой-гой! Чии-чии!» — мальчик взмахнул длинным шестом, и собаки понеслись. Санный путь уходил узкой колеей к дальним сопкам, у подножия которых он сворачивал налево, огибал лесок и вкруговую возвращался обратно.
Расположение упряжек на первом отрезке пути было хорошо заметно: вели гонку каюры Чунчук и Хвалабиров, за ними впритык мчался Пат, а остальные — чуть позади. В таком порядке они свернули у подножия голубоватых сопок и скрылись за деревьями.
Леонид Вытхун, переживая за сына, думал: «Основные соперники, конечно, Чунчук и Хвалабиров. Чунчук опытный каюр, двадцать лет на собаках и оленях ездит, и все же чересчур спокоен, вял. Хвалабиров, напротив, горяч и нерасчетлив. И перед гонкой, кажись, он маленечко выпил. За лесом он обгонит Чунчука, но на последних километрах наверняка сдаст. Пат в меру хладнокровен и в меру лихой, но ему недостает опыта. Правда, у него лучший передовик в поселке, и если ничего страшного не случится на трассе, то Пат всех может заткнуть за пояс и выиграть приз. Древний Глаз позеленеет от злости. Как же так, мальчишка стал победителем. Это я правильно сделал, что устранился, зачем сыну мешать. Ведь я ради него живу, а без него — кому я нужен на этом свете! Жизнь моя прошла, и волосы поседели, только рука крепка, как раньше, и не дрожит, но срок мой истекает. Страшно подумать: если я умру, то Пат станет сиротой. Нельзя ему быть сиротой — загорюет он без меня. Дай мне бог еще лет десять; не ради себя прошу — за сына».
За лесом Хвалабиров действительно что есть мочи погнал собак, но и Пат не мешкал и тоже поддал ходу, и в длинном и мощном рывке обе упряжки оставили позади себя спокойного и опытного Чунчука.
Лес, замерзшее болото — теперь трасса поднималась на холм. По-прежнему впереди несся Хвалабиров, за ним Пат, и в этом стремительном напряженном ритме не было места для посторонних мыслей.
Мальчик понимал, что чистая победа безусловная победа, полностью оправдает Атака. И когда он обогнал Чунчука — победа, и когда заметил, что упряжка Хвалабирова начинает уставать — победа, и когда они вровень поднялись на холм и вровень понеслись вниз по легкому снегу — победа, и все-таки пожилой каюр сумел первым выскочить на трассу.
Но Пат не потерял из-за этого выдержки и не пытался искусственно наращивать скорость, зная, что передовик лучше представляет запас силы у собак, и когда настанет момент для решительного рывка, Атак сам подаст сигнал.
Леонид Вытхун не отрываясь смотрел на дорогу в ту сторону, где должны появиться каюры. Очень далеко он различил несколько черных точек, причем, между первыми двумя и последующими белел довольно значительный разрыв. Точки скрылись в лощине, вдруг вынырнули, и это уже были не точки, а крошечные нарты и крошечные фигурки седоков. Вытхун вздрогнул, заметив, что вторая упряжка обходит первую и все удаляется и удаляется от нее в беспощадном одиночестве победителя, и все ближе и ближе она к финишу.
«Неужели сын проиграл? — подумал Вытхун. — А если это он, мой мальчик? Почему должен быть кто-то другой, почему ты, старый, сомневаешься? Конечно, Пат. И никто, кроме него. Прямо не верится, что это мой сын. Маленький такой, слабый на вид — и вот на тебе! Всех каюров обошел. Последний мальчик в роду — оттого он и мудрый с детства. Его беречь надо. Чтоб не умер раньше срока, потому что у каждого человека свое назначение на земле».
Под восторженный гул зрителей упряжка Пата вынеслась на финишную прямую («Тятид-рухе!») и первой пересекла заветную черту. По инерции собаки пробежали немного, встали, и мальчик бросился обнимать своего Атака, тормошить и целовать. Обсудив результаты пробега, судьи объявили победителем гонки Пата Вытхуна и вручили ему приз — прекрасное двуствольное ружье тульской работы.