Патология
Шрифт:
— Но, — сказала она, сойдя с него наконец и вроде бы не желая больше к нему притрагиваться.
Не глядя на него, подняла трусики, надела туфли и взбила огненные волосы.
Айзек тоже натянул джинсы, застегнул на ширинке молнию и уселся, ожидая окончания фразы. Она слабо улыбнулась дрожащими губами.
— Но что? — спросил он.
— Но что? — удивилась она.
— Вы сказали «но» и более ничего.
— Ох, — она опустила руку и кончиками пальцев притронулась к его ширинке. — Но это была фантастика. Даже несмотря на то что я гожусь тебе в матери. Мы можем быть друзьями, правда?
— Конечно, — сказал Айзек, не уверенный в собственном ответе.
Клара криво улыбнулась.
— Значит, мы можем вместе пить кофе. Как друзья.
— Конечно, — повторил он.
— Сейчас?
— Сейчас?
— Прямо сейчас.
Они вместе вышли из библиотеки и отправились в кафе на Фигероа. Это было на другой стороне улицы, у восточной границы кампуса. Прошли мимо студентов. Те прогуливались со своими ровесниками.
Клара покачивала бедрами и время от времени задевала его. Айзек пытался оставить между ними некоторое расстояние — достаточное, чтобы рассеять впечатление интимности, но не такое большое, чтобы ее обидеть. Она продолжала подталкивать его в бок.
В ресторане она повела его в кабину, заказала чай с мятой и сложный зеленый салат. Айзека вдруг замучила жажда, и он попросил колу.
Когда официантка отошла от них, Клара созналась:
— Я всегда начинаю испытывать голод. После. Шея ее порозовела.
За час она рассказала ему о своем детстве, о раннем замужестве. Она когда-то думала, что это на всю жизнь. О своих двух талантливых детях и о замечательной маме. Мать могла проявлять власть, но лишь с лучшими намерениями. Говорила и об отце-юристе, работавшем в фирме. Он ушел на пенсию и через год умер от рака простаты.
После недолгой задумчивости, заметила:
— Ты замечательно слушаешь. Мой прежний был ужасным слушателем. Ты не думал о том, чтобы стать психиатром?
Айзек покачал головой.
— Почему?
— Я пока не выбрал определенную специальность. Все впереди.
Она перегнулась через стол и дотронулась до кончиков его пальцев.
— Ты красивый мальчик, Айзек Гомес. Однажды ты станешь знаменитым. Надеюсь, вспомнишь обо мне с добром.
Он рассмеялся.
— Я и не думала шутить, — сказала Клара.
Он проводил ее до рабочего стола в справочном отделе библиотеки и пошел прочь, когда она начала болтать со своей помощницей, Мэри Золтан, женщиной с личиком крота. Мэри была на десять лет младше Клары, но выглядела старше. Когда Клара увидела, что он уходит, то побежала за ним, догнала его у дверей, прикоснулась к плечу и страстно прошептала, что он был прекрасен, что это было прекрасно, и жаль, что больше между ними ничего не будет.
Мэри Золтан смотрела на них. В кротовьих глазах никакой теплоты.
Клара стиснула его плечо.
— О'кей?
— О'кей.
Он высвободился и вышел из библиотеки. Слишком взволнован, чтобы сосредоточиться на диссертации, или на расследовании событий 28 июня, или на чем бы то ни было. Вышел на воздух, ощущая пульсацию в паху. Запах Клары прилип к коже, к горлу, к носовым пазухам. Он остановился в туалете в соседнем здании и вымыл лицо. Не помогло. Он пропах Кларой и собственным семенем.
Нет, сейчас он никак не может ехать к Петре.
Во всяком случае, ему нечего ей предложить.
Отчего он чувствует себя так, словно изменил ей?
Он пошел назад, к Фигероа, сел на 81-й автобус в сторону холмов, вскочил в автобус № 2 на перекрестке Цезаря Чавеса и Бродвея, проехал станцию Сансет — Вилкокс, в Ла Бреа вышел и пешком одолел расстояние до бульвара Пико. Там пересел на «голубую линию» наземной рельсовой дороги из Санта-Моники к пляжу.
Было почти шесть часов, когда он подошел к пирсу. Купил поджаренный кукурузный початок, чипсы и еще одну бутылку колы. Прошелся, посмотрел на стоявших с удочкой японских старичков. Просто бродил. Его студенческая одежда и кейс привлекали внимание туристов, подростков и торговцев.
Может, дело не только в одежде, и они заметили что-то еще?
Человек не такой, как все, никогда не станет своим. Если бы только они знали, что болтается у него на дне кейса.
Сойдя с пирса, пошел по берегу. Под носки набился песок, он шел, не обращая внимания, потом закатал штаны, снял носки пошел босиком по холодной воде.
Постоял, пока ноги не занемели, ни о чем не думал.
Это было замечательно.
Вернулся мыслями к 28 июня.
«Петра думает, что я прав, но ведь я могу и ошибаться. Как бы хорошо на этот раз ошибиться».
Снова вышел на песок, надел носки и туфли прямо на мокрые ноги.
Домой вернулся почти в десять вечера, и мама нервничала, потому что он опоздал к свежеприготовленному ужину. В супе альбондигас вволю было и фрикаделек, и приправ, а еще мама натушила большую кастрюлю черных бобов с соленой свининой. Мама хлопотала вокруг него, считала каждую отправленную в рот ложку, и он съел столько, сколько мог вместить желудок. Когда показалось, что живот вот-вот лопнет, Айзек утер подбородок, сказал, что все было невероятно вкусно, поцеловал ее в щеку и пошел к себе в комнату.
Исайя уже спал на верхней койке. Он лежал на спине и ритмично храпел. Левой рукой прикрывал глаза. За прошедший год Исайю, ученика кровельщика, перебрасывали с одной строительной площадки на другую. Получал он за свою работу чуть больше минимальной зарплаты и за это время успел пропахнуть смолой. Айзек вроде бы привык к этому, но сегодня ему показалось, что маленькая комната пахла, словно только что заасфальтированная улица.
Старший брат фыркнул, повернулся и снова занял исходное положение. Ему надо было вставать в пять утра, чтобы вовремя оказаться на месте, мимо которого проезжал прораб, подбирая строительных рабочих.