Патриарх Никон
Шрифт:
Её торжественно похоронили на местном кладбище, и ежедневно отец Никита и его жена стали посещать её могилку и украшать её цветами.
Вскоре жена отца Никиты родила, но не благополучно: дело Хлоповой и её кончина сильно на неё повлияли.
Муж её тоже затосковал; чтобы рассеяться и убить печаль, он ещё усерднее взялся за поучение своей паствы.
Но на это его товарищи, священники, глядели как на еретичество и латинство и подбивали фанатиков прихожан говорить ему дерзости на улице и чуть ли не хотели побить его каменьями.
Однажды он даже получил подобную письменную
Жена посоветовала ему ехать в Москву.
Он отписал об этом грамотку Нефёду Козьмичу, и вскоре был получен патриарший указ о переводе его туда.
IX
ХОТЬ ТРЕСНИ, ДА ЖЕНИСЬ
Переехал отец Никита в Москву и думал: вот где я отдохну душой, да и жена моя оживёт.
Вначале и казалось, что оно так будет: он устроился в церковном своём домике скромно, но уютно и рад был, что Нефёд Козьмич был от него недалеко.
Почти ежедневно он захаживал к нему, и они вдвоём как бы слились душой.
Не была ни у одного, ни у другого в утайке ни одна мысль, ни одно чувство.
Часто говорили они о несчастной Хлоповой и об её смерти; но Нефёд Козьмич утешал его тем, что для счастия Руси, быть может, и лучше, что царь женился на Марье Владимировне Долгорукой, так как и по красоте, и величью, и по уму — это истинная царица.
— Притом, — прибавлял Нефёд, — коли, да сохрани Господь, умрёт патриарх, Долгорукие не позволят наступить себе на ногу и в царской думе будут не последние. Не дадут они в обиду ни земли русской, ни царя.
Несколько дней спустя после этого Нефёд возвратился торопливо домой и был необыкновенно пасмурен.
В сильном волнении ходил он взад и вперёд по передней в ожидании прихода отца Никиты, за которым он послал.
Когда священник вошёл, он испугался; как говорится, на Нефёде не было видно лица.
— Что случилось? — спросил он.
— Идём куда-нибудь, чтобы нас челядь не могла услышать: случилось большое несчастье...
Он отвёл его в свою опочивальню, осмотрел её, как бы боясь, что кто-нибудь не спрятался ли их подслушать.
— Несчастье, и несчастье такое, что и сказать нельзя... Я только что от патриарха — он в отчаянии... Невестка, невестка, на которую он возлагал для русской земли столько надежд, сильно захворала... и... и нет никакого спасения...
Отец Никита побледнел и задрожал — так известие это поразило его.
— Кто же окружал царицу? — воскликнул он.
— Все её, царицы-инокини, родственники. Давно уже они сплетничали патриарху, что она-де испорченная: то смеётся, то плачет; что она нежного сложения, а тут вдруг заболела, нельзя добиться от неё, от чего она захворала; может быть, она скажет духовнику, но теперешний её духовник — друг царицы-инокини, и если даже та скажет ему что-либо, то он утаит правду... Мне и пришла мысль предложить патриарху тебя, отец Никита, в духовники, согласишься ли ты на это тяжёлое дело?
— Соглашаюсь и готов жизнь отдать за правду! — воскликнул священник.
— Иного ответа от тебя и не ждал. Едем к патриарху.
Приехав к отцу царя, Нефёд прямо повёл без доклада отца Никиту в комнату, в которой патриарх принимал его уже единожды.
Филарет явно их ожидал, и после обычных земных поклонов их он обратился прямо к священнику:
— Рад тебя вновь видеть у себя. Тебе уж, вероятно, передал Нефёд Козьмич о постигшем царя, меня и землю русскую горе. Царица сильно захворала, на духу она, быть может, сознается, в чём её болезнь. Нужен человек, который бы заставил её сказать правду. Нефёд Козьмич и я находим, что ты лишь один способен это сделать.
— Благодарю святейшего патриарха за доверие ко мне, но не слишком ли много возлагает на меня патриарх?
— Нет, не много. Ты красноречив и сумеешь её убедить на духу.
— Быть может, с помощью Божьею...
— Но помни — всё, что она скажет тебе, ты должен без всякой утайки передать мне как патриарху.
— Само собою разумеется, я обязан святейшему патриарху передать всё, что он требует.
— Этого мало — обещаешь ли ты подтвердить всё то, что услышишь на духу, даже и под пыткой?
— Обещаюсь.
— В таком разе сейчас я поеду к царю, а ты поедешь с моею свитою.
— Слушаюсь.
Священник и Нефёд Козьмич вышли в сени, в ожидании Филарета.
Экипажи подали, Нефёд, получив благословение патриарха, уехал домой, а патриарший поезд, в котором находился и отец Никита, двинулся к грановитой палате [6] .
Оставив свиту в сенях, патриарх вошёл в переднюю; там толпились бояре; они все пали ниц перед святейшим, и тот, благословив их, пошёл вперёд к царю, который находился в своей опочивальне.
6
Дворец Романовых был отстроен в конце лишь царствования царя Михаила, и в него переселился Алексей Михайлович при вступлении его на престол.
Здесь он застал обоих придворных лекарей: Бильса и Бальцера.
Царь дал им знак выйти; он поцеловался с отцом и потом приложился к его руке.
— Что больная? — спросил патриарх.
— Лекаря говорят — нет надежды, — ломал руки царь и горько зарыдал.
— Что за болесть у неё? Что бают лекаря?
— Ничего, говорят, должно быть, во внутренности что ни на есть испорчено, аль печень, аль селезёнка, аль почки, аль кровь, аль желудок, аль лёгкие; да сглаз, аль наговор, аль волшебство.
— А царица сама что байт?
— Ничего, стонет, кряхтит аль закричит: «Горит голова, в животе точно жжёт что, ой! моя смерть пришла».
— Кто при ней?
— Боярыни, все от матушки.
— Заходил ты к ней?
— Заходил, да боярыни бают, не пригоже-де мужчине быть, коли баба в болести, — болесть-де сильнее становится... Хотел бы поглядеть на неё, хотел бы поговорить с нею, те не пущают, говорят: инокиня-царица под страхом страшной кары им наказала.
— А царица требует тебя?