Патриарх Никон
Шрифт:
— В первый, батюшка, в первый, а во второй ещё не был.
— Понимаю, что во второй ещё не был; да вот что, любезный, коли ты впервой въезжаешь в Москву, у ворот стоит старая-престарая баба, по прозвищу баба-яга, костяная нога, ни одного зуба; нужно её поцеловать да в жёны взять...
— Ай! ай! ай! — завопил черемис и ударил по лошадям.
— А кони-то чем провинились? — продолжал Никита.
— А ты, батюшка, впервой в Москве?
— Впервой.
— И ты, значит, поцелуешь
— Я женат, а ты вот не женатый...
— Ай! ай! ай! — снова закричал черемис. — А моя Катька что скажет? Сказывала, заработаешь от батюшки, вернёшься из Москвы и свадьба...
— Ничего, — успокаивал его Никита. — Царь на свой счёт справит свадьбу твою в Москве.
Разговор этим кончился, и Никита забыл о нём.
Но вот и Москва белокаменная с златоглавыми храмами. Затрепетало сердце отца Никиты и замер дух. «Вот тут поистине место, где русским царям жить», — подумал он.
— Но возница его останавливает вдруг лошадей и сходит поспешно с козел:
— Батюшка, рассчитай, — говорит он.
Отец Никита не понимает, в чём дело.
— Как рассчитай? — спрашивает он удивлённо.
— Я домой, назад, к Катьке...
— Да как к Катьке?
— Да так, не хочу старой бабы.
Никон расхохотался.
— Чудак, — сказал он, — да я шутил...
— Нет, это правда. Спрашивал я по дороге во всех заездах и трактирах, и все говорят: правда...
— Да над тобою смеялись.
— Тебе-то смешки, а мне слёзки...
— Полно дурить, садись и поезжай.
— Не хочу...
— Убедишься ли ты, коли я тебя наряжу в рясу, а сам сяду на козлы в твоём армяке, так и въедем в ворота Москвы.
— Ладно, садись.
Отец Никита уступил ему своё место и сделался возницей.
Когда они подъехали к заставе, черемис стал робко озираться и высматривать старую бабу; на беду у караулки стояла какая-то старая женщина.
Как выскочит из телеги черемис и как побежит назад; пришлось отцу Никите повернуть в обратную и догнать труса.
— Гляди, — успокаивал он его, — вот баба и уходит.
— И взаправду уходит, — успокоился черемис.
Сел он вновь в телегу, и они благополучно проехали заставу, и тогда лишь возница поверил и пересел вновь на козлы.
Едут они по великой Москве более часу, и всё нет конца, а им-то нужно в Китай-город, и это, бают, сердце Москвы. Наконец и Китай-город показался, и указывают им дом Нефёда Козьмича Минина.
Палаты большие со службами и с садом; подъезжает отец Никита к терему, останавливается на улице, сходит с телеги и идёт во двор.
Встречается служка и, узнав, что батюшка из Нижнего, бежит к дворецкому, а тот докладывает окольничему.
Выходит поспешно Нефёд Козьмич на крыльцо, встречает дорогого гостя, обнимает и целует его, вводит в свои хоромы, а лошадей и телегу велит убрать в сарай и конюшни, а кучера в людскую.
Не знает Нефёд, куда посадить отца Никиту, и расспросам нет конца: и о Нижнем, и о Марье Ивановне Хлоповой.
Сразу не говорит отец Никита, зачем приехал-де в Москву, а объясняет свой приезд тем, что хотелось-де поглядеть матушку Москву, людей посмотреть, уму-разуму набраться.
— Умно ты сделал, отец Никита, что приехал сюда в мире пожить, с людьми побывать едино, чтоб многое знать. Покажу тебе все храмы и монастыри Божьи, пушечный дом, печатное и иное дело да ряды немцев гостей.
Обрадовался отец Никита несказанно и благодарил Нефёда Козьмича за ласку и милость.
За гостинцы же, привезённые отцом Никитой, хозяин был ему обратно благодарен. Гостинцы же были: от Марьи Ивановны — водка малиновка в бочонках, а от жены отца Никиты свиные колбасы, изготовленные по-малороссийски, так как отец её был хохол.
— Ну, — говорил хозяин, — подарок дорогой, завтра же покличу гостей, попотчую этим добром, да и тобой похвалюсь, какого друга нажил... Врагов, — продолжал он добродушно, — скоро наживёшь, а друзей... ой! ой! как трудно.
И с этими словами он обнял и расцеловал Никиту.
Отвели гостю хорошенькую светёлку, с кроватью, чистым бельём, да снесли сюда и сундучок его с бельём и платьем, а его черемис возгордел и баранью шапку свою начал носить набекрень, для придачи себе важности, а о бабе-яге забыл.
На другой день наехало много гостей к Нефёду — или бояре, или окольничие.
Напросил этих гостей Нефёд на малороссийские колбасы, и ради них жарились к трапезе чуть ли не целые быки, целые боровы и сотни разной птицы, да целый десяток похлёбок и ухи.
Отец Никита был им представлен как нижегородец и друг хозяина, причём Нефёд рассказал о новшествах, какие введены им в Макарьевской обители и теперь в приходской церкви.
Родственники царя: Шереметьев, князь Черкасский и Иван Никитич Романов, присутствовавшие здесь, просили отца Никиту к себе.
— Видишь, — говорил гостю на другой день Нефёд Козьмич, — вот и познакомился с людьми именитыми, ужо мы с тобою у них побываем.
— Благодарствую, и они понадобятся по делу Марьи Ивановны, — сказал вскользь отец Никита.
— По какому её делу? Ты не говорил мне.
— Не смел... Видишь, Нефёд Козьмич, баяли, она порченая, а это неправда.
— Все так бают, да и они, в Нижнем-то, говорили тоже.
— А мне, вишь, на духу она другое молвила: я-де не порченая... боюсь Салтыковых... так и не перечу...