Патриарх Никон
Шрифт:
— Митрополит прав, твори, что сердце тебе говорит. Но помни одно: ты молод и не должен зарывать в землю, что Бог тебе дал для его прославления. Погляди на себя, ты богатырь, каких мало; от работы не отказываешься, схимничаешь, а кровь так и бьёт ключом в твоих щеках. Жениться нужно, народу нужны и богатыри, а в монахи постричься всегда успеешь. Время не уйдёт, и ты отдашь земле земное, а Богу — Божье. Христос простил у кладезя грешницу и открыл ей царствие небесное... Вот мой сказ тебе, а там твори, что сердце и собственный разум скажут, — ведь он твой царь в твоей
После того Нефёд Козьмич дал ему на дорогу всякие запасы и предложил ему любого коня из своей конюшни. Последнее было для Никиты Минича истинным благодеянием, он оседлал лошадь, набрал на несколько дней овса с собой, простился с покровителем и уехал к отцу своему, в село Курмыши.
Село это с уходом Никиты Минича как будто ещё более обеднело, как будто оно лишилось души своей.
На самом деле это было так: Никита Минич своей нервною натурою, своею энергиею, своею неутомимостью был образцом для всех; притом он безразлично помогал всем соседям, кому в поле, кому около дома — то забор поставит, то кровлю залатает, то подпоры поставит, где уж очень ветхо. И работа спорилась у всех, и весело было так, в особенности парням да девицам.
И в доме священника за его уходом было точно после покойника; батюшка ни с кем слова не молвил, да в церкви с причетником точно после тяжкой болезни едва слышным голосом читает.
Дочь батюшки, Паша, бледная и худая, точно тень ходит, и всё из рук у неё валится, так что в доме по хозяйству запустение. Подумал-подумал отец Василий да съездил в Княгинин и привёз оттуда вдову — тётку свою, чтобы хоть хозяйство приглядела, да и стряпнёй занялась.
По приезде бабушка допытывала Пашу, уж не зазнобушка ли у неё на сердце, что красавица измаялась. Но Паша молчит, только иной раз расплачется и уйдёт под образа, пригорюнится и думу думает.
Вот сидят они однажды вдвоём, и бабушка болтает без умолку о разных разностях, чтобы рассеять Пашу; и чего-чего нет у неё: и о самозванце, и о колдунах, и о ведьмах, и об оборотнях, и невольно увлекается Паша этими сказками и начинает вслушиваться в болтовню бабушки.
— И Гришка, — бормочет старушка, — поженился на проклятой на литвинке, на еретнице, безбожнице; сыграна была свадьба в Николин день в пятницу; когда Гришка пошёл в баню с женой — бояре пошли к заутрени. После бани Гришка вышел на красное крыльцо и закричал: «Гой еси ключники мои, приспешники! Приспевайте кушанье разное, и постное и скоромное; завтра будет ко мне гость дорогой, Юрья пан с паньею!». А в те поры стрельцы догадалися, за то-то слово спохватилися. Стрельцы бросились к царице-матери, та отреклася от лже-Димитрия, и рать христианская взбунтовалася. Маринка-безбожница сорокою обернулася, из палат вон она вылетела, а Гришка-засстрига в те поры догадлив был, с чердаков да на копья острые к тем стрельцам — удалым молодцам, и тут ему такова смерть и случилася...
Но, видя, что это не берёт и кручину девичью не разгоняет, старушка продолжала шамкать:
— И пса слушают, и кошки мявкают, аль гусь гогочет, аль утица крякнет, и петел поёт, и курица поёт — худо будет; конь ржёт, вол ревёт, и мышь нарты грызёт, и хорь нарты портит, и тараканов много — богату быти и сверьщиков такожде; кости болят и подколенки скорбят — путь будет; и длани свербят — пенязи имать; очи свербят — плакати будешь...
— У меня день-деньской, бабушка, очи свербят. Ах! не дождусь, — невольно проговорилась Паша.
— Дождёшься, дождёшься, кот Васька моется, да, слышишь, и конь ржёт... Чуют гостей...
В это время петух пропел; старушка набожно перекрестилась и стала шептать:
— Когда же двинут ангелы Господни одежду и венец от престола Господня, тогда пробуждается петел, поднимает глас свой и плещет крылами своими...
— Бабушка, бабушка, поворожи... погадай... уж больно соскучилась...
Старуха ушла в сени, принесли оттуда ведро с водой, прошептала над ним какую-то молитву и, осветив воду лучиной, сказала:
— Гляди, Паша, теперь в воду: что увидишь, то и сбудется.
— Вижу его на коне, он скачет! — воскликнула Паша.
— Видишь, суженого и конём не объедешь, — торжество вала старушка.
В это время послышался топот копыт, у Паши замерло сердце, она бросилась из избы на двор: это приехал из Нижнего Никита Минич.
Увидя на нём одежду послушника, Паша остановилась и побледнела.
Привязав лошадь к крыльцу, Никита Минич подошёл к ней, обнял её и поцеловал несколько раз.
— Видишь, ни к отцу, ни к матери, а к тебе заехал я... Отец Василий дома?
— Сейчас будет, он на крестинах. Зайди, Ника... что я!.. Никита Минич...
— Называй меня Никой, так называла меня и покойная мать... Но как ты похудела?..
— Тосковала по тебе, противный, а ты, чай, нагляделся на красавиц и в церкви, и на ярманке?
— Молился Богу, — серьёзно возразил Никита Минич, — да о тебе, грешный, думал... Думал, думал и вот приехал... Где батюшка, пущай решает судьбу нашу...
В это время показался и батюшка, ему кто-то сообщил о приезде гостя.
Отец Василий, увидя Никиту Минича, бросился к нему на шею и не знал на радостях, что говорить.
Он ввёл его в избу, посадил в углу под образа, любовался им и только приговаривал:
— Ну, спасибо... не ожидал... потешил старика... Паша... тётушка... что в печи, на стол мечи... чай, голоден... на коне приехал... где взял...
Между тем Паша и бабушка засуетились, накрыли на стол и действительно подали всё, что у них имелось.
Когда старик немного успокоился, Никита Минич стал рассказывать ему о том, какие порядки он ввёл в Макарьевском монастыре и как митрополит Ефрем взыскал его; в конце же своего рассказа он присовокупил:
— Теперь, батюшка, от тебя зависит: аль принять мне лик ангельский, аль быть иереем...
— Как от меня? — спросил отец Василий удивлённо.
— Так, коли отдашь мне Пашу, тогда я иерей; коли нет — я чернец.
— А я тут при чём? — бормотал несвязно старик. — Погляди на голубицу, измаялась... Ты уж с нею поговори... а мне что?.. Ведь тебе жить с нею, а я на старости полюбуюсь вами... будьте счастливы, дети...