Патриарх Никон
Шрифт:
— Губа не дура, — расхохотался Стрешнев. — А ты как слышал? — обратился он к архимандриту.
— Люди бают, патриарх готовит царевичу встречу и в Успенском, и в палатах патриарших, — молвил отец Павел.
— А мы так учиним: прямо с пути к Красному крыльцу, — усмехнулся Хитрово. — Я-то встречу царевича под Москвой, я и в ответе буду.
— Ладно, ладно, да ты же и уговори царя не звать патриарха к трапезе.
— Уговорить-то уговорю, — сам Никон отряхал-де прах со своих ног с клятвой не быть в царской столовой, ну, и шабаш, сиди дома.
— Да как же осерчает он, сердечный! —
— Пущай серчает, — бают люди: на сердитых конях воду возят, ну, и он повезёт, да уж трапезы царской не повидит он, как своих ушей, — авторитетно произнёс Хитрово.
— Так ты, Богдан Матвеевич, возьми и меня с собой, — вместе будем встречать царевича Таймураза.
— Ладно, а теперь мне в Покровское к царю, — пожалуй, внесёт он в разряд: быть патриарху к встрече царевичу и на трапезе у царя.
А я намыслил вот что, — сказал отец Павел, — писал по наущению монаха Арсения, стоящего у печатного дела, патриарх Никон Паисию Лигариду митрополиту Газскому: «Слыша-ли-де мы о любомудрии твоём от монаха Арсения, и что желаешь видеть нас, великого государя, и мы тебя, как чадо наше по духу возлюбленное, с любовию принять хотим». Писал в прошлом году то же патриарх господарям Молдавскому и Волошскому, чтобы пропустили Лигарида через свои земли. Не едет Паисий — казны не имеет. Пошлите ему пенязи, и он сюда прибудет, — пошлите к нему кого-либо из монахов. Вот коли он приедет, так устройте, чтобы сблизить его с царём, — сам Никон тогда не посмеет против него что-либо сказать: он-де сам его вызвал, как учёнейшего богослова. А мы-то грека залучим к себе: бает монах Арсений — любит он и пенязи, и пожить во сытость и сласть. Я возьму его в Чудов, и будет он весь наш.
— Ай да молодец, — воскликнул Стрешнев. — Надумал ты такую вещь: расцеловать-де тебя мало, — будешь ты митрополитом. Теперь, Хитрово и Алмаз, нужно этого Паисия поскорей сюда. А я виделся с дядюшкою, боярином Семёном Лукичём Стрешневым; хоша его из ссылки, из Вологды, возвратил Никон: теперь же вопит: я-де царя уговорю, дайте только богослова и Никона прогоним. Вот и богослов будет: первый разбор. Ура! Наша возьмёт.
Друзья расстались. Богдан Матвеевич Хитрово уехал в Покровское.
— Я тебя спрашивал, Богдан, — встретил его немного недовольным видом царь.
— Был на Москве, великий государь, нужно-де было устраивать встречу грузинскому царевичу, — денька через два он пожалует к нам.
— Да как же ты там? Уж устрой... по обычаю, знаешь.
— Знаю, знаю, будет по чину и по порядку. Я встречу за городом, у Красного крыльца Борис Иванович Морозов и Илья Данилович Милославский, в сенях — Семён Лукич Стрешнев, а в передней — ты, великий государь...
— Ладно, ладно, так и записать в разряд, а за трапезой быть без места.
— Кого соизволишь посадить за трапезой с правой стороны?
— С правой — патриарха, а с левой — царевича.
— Как патриарха? Да он отряхал прах своих ног в твоей столовой.
— Правда, да как же без патриарха?..
— Да так, едет в гости царевич не к нему, а к твоей милости, великий государь... А там пущай царевич едет к нему и обедает у него.
— И то правда, уж очень не хотелось бы сидеть с патриархом: ничего-то и есть не буду... а ты ему со стола-то моего пошли...
— Пошлём, сколько угодно и сколько прикажешь, хоша бы и на всю его дворню...
В то время как затевалось неладное в отношении Никона, тот считал приезд царевича поводом к примирению с царём и поэтому готовился принять Таймураза с особенным почётом и торжественностью.
После встречи в Успенском соборе должен был быть отслужен молебен соборне всем духовенством, причём все певчие, какие только находились в Москве, должны были петь; после того патриарх должен был сказать приветственное слово, а выход гостя из церкви с патриархом до вступления их в царские покои должен был сопровождаться колокольным звоном всех московских церквей.
Согласно этому сделаны были и распоряжения от него: как только дадут знать о приближении к Москве царевича, Иван-колокол должен был призвать в Успенский собор всё духовенство…
Сам Никон с нетерпением ждал этой минуты, так как он любил царя, и для него было тягостно, что так давно с ним не виделся, не слыхал его ласковых слов.
Но вот, после обедни, в конце июня, дали знать, что царевич приближается к Москве, и что царские экипажи и вся свита, долженствовавшая его встретить, выехали из дворца.
Никон послал в Успенский собор ударить сбор, и из всей Москвы стало съезжаться к Успенскому собору духовенство с певчими. Вскоре прибыл туда сам Никон со всем своим обширным двором.
В соборе, приложившись к животворящему кресту и к иконам, святитель облачился в свои драгоценные ризы: они были из золотой ткани, убранной драгоценными каменьями, и весили шесть пудов [38] . После того он надел свою митру.
При его росте и мужественной красоте он по величию своему был истым патриархом русского народа.
38
Эта риза хранится теперь в Новом Иерусалиме, и нужно удивляться богатырской натуре Никона, что он мог по несколько часов стоять в таком тяжелом облачении.
По обычаю, чтобы народ не скучал, начались часы.
Но вот является князь Вяземский, один из патриарших боярских детей, и объявляет, что царевич уж приближается к площади.
Никон со всем духовенством, предшествуемый протодьяконом с животворящим крестом, отправился на церковную паперть, чтобы встретить там царевича.
Площадь вся залита народом, точно так, как и собор.
Но, к удивлению Никона, процессия царевича не сворачивает к церкви, а прямо направляется ко дворцу.
Никон посылает князя Вяземского узнать, что это значит.
Князь устремился наперерез кортежу, чтобы объясниться с Хитрово, которого он видит впереди всех с приставами и стрельцами, очищающими для царевича путь к дворцу.
Сквозь массы народа князь едва пробивается и забегает на самом Красном крыльце вперёд Хитрово.
— Бей его, — шепчет товарищу Стрешнев, — он дядю вывел из собора, а ты опозорь его здесь.
Хитрово имел в руках палку для очищения пути; он поднял её и ударил князя.