Патриарх Тихон. Крестный путь
Шрифт:
Мгновение безмерной тишины – и словно бы вздох облегчения:
– Аксиос!
– Аксиос! – подал возглас владыка, и все священство, все молящиеся подтвердили свою радость в третий раз:
– Аксиос! Достоин!
Протопресвитер Любимов вынул из ларца другие два жребия.
Третий по голосованию стал первым по судьбе.
В тот день, причащаясь, владыка Тихон испытал давно забытое чувство. Может быть, даже и младенческое. Вино, Святою Благодатью обращенное в Кровь Господа, обожгло небо, прокатилось электричеством по всем артериям и сосудам, и слышал он благоухание, и сладость была такая
На Троицком подворье жизнь словно бы замерла. Ждали известия.
Тихон прошел в кабинет. Развернул «Русское слово». Бойкий газетчик писал: «Все-таки надо признать, что наши настоящие властители Ленин и Троцкий люди недюжинные. Идут к своей цели напролом, не пренебрегая никакими средствами. Если это и нахалы, то не рядовые, а своего рода гении. Керенский перед ними мелок».
Сообщалось: цена рубля на международных рынках скатилась до четырех копеек.
Главою вооруженных сил назначен Крыленко (товарищ Абрам). Корнилов и Деникин из ставки в Быхове бежали.
Всем послам – отставка.
Тихон осторожно сложил газету, убрал с глаз.
Все, что осталось от старой, от неубитой пока что жизни, потянется за спасением к патриарху, а вся сила патриарха – в предании да в имени.
Открыл Псалтырь. Прочитал: «Боже! Будь милостив к нам и благослови нас, освети нас лицем Твоим, дабы познали на земле путь Твой, во всех народах спасение Твое. Да восхвалят Тебя народы, Боже; да восхвалят Тебя народы все».
Открыл Екклесиаста: «И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб… и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их».
Не находя себе места, взял альбом. Держал в руках, не трогая застежек. Вспомнилось, как шли с отцом в Торопец с кордона. Попали в дождь, но лужи были теплые, земля теплая…
– Вот и шагаю с той поры. Через Америку до Москвы дошел.
Отложил альбом. Снова взял Библию. Открылось на Иезекииле: «И увидел я, и вот, рука простерта ко мне, и вот, в ней книжный свиток. И Он развернул его передо мною, и вот, свиток исписан был внутри и снаружи, и написано на нем: “…плач, и стон, и горе”. И сказал мне: сын человеческий! съешь, что перед тобою, съешь этот свиток, и иди, говори дому Израилеву…»
– Господи! – Тихон закрыл глаза. – Я Твой слуга.
И опять взял альбом, смотрел на отца, на мать… Захотелось в Торопец, к нянюшке Пелагее… Где он, тот осколок изразца, который был его драгоценностью…
Шумно, распаленно вбежал в комнату келейник Яков Полозов. Тихон, будто придавленный рухнувшим потолком, поднялся старчески тяжело.
– Благословите, святейший! – Яков опустился на колени.
– Я так и знал! – В голосе ни радости, ни отчаяния. Положил на стол альбом, который все еще держал в руках. Благословил Якова.
В кабинет один за другим входили примчавшиеся с радостной вестью.
– Скороходы! – говорил Тихон, поглаживая панагию. – Ах, скороходы!
– Ваше святейшество поздравлять идут! – сообщили очередные гонцы.
– Ваше преосвященство, – поправил Тихон. – Мой Иерусалим пока что за холмами.
Всем примчавшимся прильнуть к славе достойнейшего стало неловко за суетность, виноватыми себя почувствовали. Лицо избранника Господа было покойно, в глазах тихое ласковое смирение, а пожалуй что и обреченность.
Прибыли архиереи. Тихон вышел к ним. Митрополит Владимир объявил:
– Преосвященнейший митрополит Тихон, священный и великий Собор призывает твою святыню на патриаршество богоспасаемого града Москвы и всея России.
– Благодарю, приемлю, коли суждено мне, недостойному, быть в таком служении, – ответил Тихон.
Приветственную речь сказал Антоний (Храповицкий):
– Ваше избрание нужно назвать по преимуществу делом Божественного промысла по той причине, что оно было бессознательно предсказано друзьями юности, товарищами вашими по академии.
Поклонился Тихону в ноги, за Антонием и все архиереи. Поклонился и Тихон пришедшим поздравить его:
– Ваша весть об избрании меня в патриархи является для меня тем свитком, на котором было написано: «плач, и стон, и горе» и каковой свиток должен был съесть пророк Иезекииль. Сколько и мне придется глотать слез и испускать стонов в предстоящем мне патриаршем служении, и особенно в настоящую тяжелую годину. Подобно древнему вождю еврейского народа, пророку Моисею, и мне придется говорить ко Господу: «Для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? Разве я носил во чреве весь народ сей и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка… Я один не могу несть всего народа сего, потому что он тяжел для меня». Отныне на меня возлагается попечение о всех церквях российских и предстоит умирание за них во все дни… Ах, тяжело все это, но надо исполнять Божью волю…
Наконец его оставили одного.
Сел в свое сухонькое деревянное креслице.
– Вот, батюшка Иван Тимофеевич, как сны-то вещие смотреть!.. Патриарх твой Вася… Боже мой, но что это такое на деле?
День интронизации назначили на 21 ноября, в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы.
7-го Тихон уехал в Троице-Сергиеву лавру.
Приготовление души
Скоро уединение было нарушено: пришлось на день вернуться в Москву. Первое решение, которое принял Божий избранник, было горестное. На 13 ноября большевики назначили похороны своих героев. Кладбищем избрали Красную площадь, памятником – Кремлевскую стену.
Но надо было предать земле и защитников Временного правительства. Родители убиенных обратились в Собор с просьбою прислать священников для отпевания.
После переговоров с властями Тихон назначил местом панихиды храм Вознесения и обратился к архиепископу Евлогию:
– Вы бы съездили…
Вот что пишет сам Евлогий об этом скорбном дне: «Рядами стоят открытые гробы… Весь храм заставлен ими, только в середине проход. А в гробах покоятся, – словно срезанные цветы, – молодые, красивые, только что расцветшие жизни: юнкера, студенты… У дорогих останков толпятся матери, сестры, невесты… Много венков, много цветов… Невиданная, трагическая картина… В надгробном слове я указал на злую иронию судьбы: молодежь, которая домогалась политической свободы, так горячо и жертвенно за нее боролась, готова была даже на акты террора, – пала первая жертвой осуществившейся мечты… Похороны были в ужасную погоду. Ветер, мокрый снег, слякоть… Все прилегающие к церкви улицы были забиты народом. Это были народные похороны… Большевики в те дни еще не смели вмешиваться в церковную жизнь».