Патрик Кензи

Лихэйн Деннис

— Вряд ли… — начала Энджи.

— Видишь, Дейв, нам кажется, ты что-то скрываешь. — Я пожал плечами. — Такое у нас сложилось мнение.

— Я вам все сказал. А теперь, по-моему, вам бы…

— …зайти еще разок вечерком после закрытия? — закончил за него я. — Отличная мысль, ты все правильно понял. Так мы зайдем.

Большой Дейв затряс головой:

— Нет, нет.

— Скажем, часика в два или в начале третьего? — Я кивнул. — До встречи.

Я подошел к троице у стойки. Никто не поднял глаз. Все уставились в свои кружки

с пивом.

— Она была не у подружки, не у Дотти, — сказал вдруг Дейв.

Мы с Энджи обернулись. Дейв стоял за стойкой над раковиной, направив себе в лицо струю из надетого на кран шланга.

— Руки на стойку, Дейв! — сказала Энджи.

Он выпрямился, поднял голову, заморгал — капли со лба и бровей попадали ему в глаза — и положил ладони на стойку бара.

— Хелен, — сказал он, — не ходила к Дотти. Она здесь была.

— С кем?

— С Дотти. И с сыном Ленни, Реем.

Ленни поднял голову, склоненную над кружкой с пивом, и сказал:

— Пасть заткни, твою мать, Дейв.

— Это тот подонок, что дверь запирал? — спросила Энджи. — Он — Рей?

Большой Дейв кивнул.

— И что они тут делали?

— Ни слова больше! — сказал Ленни.

Большой Дейв бросил на него отчаянный взгляд, потом взглянул на нас.

— Просто пили. Во-первых, Хелен понимала, что оставлять ребенка одного нехорошо. Если б журналисты и полиция узнали, что на самом деле она была не по соседству, а в баре в десяти кварталах от дома, это бы выглядело совсем некрасиво.

— Какие у них отношения с Реем?

— Трахаются время от времени. — Дейв пожал плечами.

— Фамилия Рея?

— Дэвид! — не выдержал Ленни. — Дэвид, заткни…

— Ликански. Живет в Харвесте. — Дейв судорожно втянул в себя воздух.

— Ну ты и дерьмо! — презрительно бросил Ленни. — Дерьмо, и дерьмом будешь, и твои умственно отсталые потомки, твою мать, и все, к чему прикоснешься, — тоже. Дерьмо.

— Ленни, — предостерегающе сказал я.

Он стоял ко мне спиной и не оборачивался.

— Если думаешь, расколюсь сейчас перед тобой, ты, твою мать, ангельской пылью [33] ширанулся. Может, я и смотрел в свою кружку, но ведь у тебя пушка, и у твоей девки тоже. И что, твою мать? Стреляй давай или вали отсюда.

С улицы донесся приближающийся вой полицейской сирены.

Ленни повернул голову, и его лицо расплылось в улыбке.

— Похоже, за вами приехали, а? — Он презрительно рассмеялся, широко разевая почти беззубый, как красная болячка, рот.

33

Ангельская пыль — фенилциклидин, галлюциногенный наркотик.

Сирена выла совсем близко. По грунтовке подъезжала патрульная машина. Ленни махнул мне рукой:

— Ну пока. Можешь закурить и оправиться.

Он снова сардонически расхохотался, смех его больше походил на кашель, исходящий из разваливающихся легких. Через несколько секунд к нему присоединились его дружки, сначала нерешительно, потом смелее. Хлопнули дверцы патрульной машины.

Мы вышли. Нам вслед несся истеричный хохот.

5

Черный «форд-таурус» остановился всего в полуметре от входа в бар. Младший из двоих полицейских, крупный мужчина, сидевший за рулем, с детской улыбкой высунулся из окна и выключил сирену.

Его напарник тоже с улыбкой, но более осмысленной уселся, скрестив ноги, на капот и, изображая вой сирены, завел:

— У-у-у. — Поднял указательный палец и покрутил кистью. — У-у-у.

— Я уже испугался, — сказал я.

— Правда? — Он деловито хлопнул в ладоши и стал сползать с капота, пока не уперся ногами в бампер.

— Вы, должно быть, Пат Кензи. — Он выбросил вперед руку, которая остановилась на уровне моей груди.

— Патрик, — сказал я и пожал ее.

Он дважды энергично сдавил мою.

— Детектив сержант Ник Рафтопулос. Зовите меня Пул. Меня все так. — Его умное озорное лицо обратилось к Энджи. — А вы, должно быть, Энджела.

— Энджи. — Она пожала ему руку.

— Рад познакомиться, Энджи. Вам уже говорили, у вас глаза отцовские?

Энджи потерла бровь.

— Вы знали отца?

Пул положил ладони на колени.

— Немного. Он играл в команде противника. Мне он нравился, мисс. Классно играл. Сказать по правде, очень жаль, что он… ушел, если можно так сказать. Редкий был человек.

Энджи мягко улыбнулась:

— Спасибо за добрые слова.

Дверь бара за ними открылась, снова повеяло застоявшимся запахом виски.

Полицейский, сидевший в машине, посмотрел на того, кто вышел из бара и сейчас стоял у нас за спиной:

— Назад, шестерка. Ордер на тебя уже заготовлен, и я знаю, у кого он.

Дверь бара закрылась, и запах виски исчез.

Пул указал большим пальцем себе за спину.

— Этот положительный молодой человек в машине — мой напарник, детектив Реми Бруссард.

Мы кивнули Бруссарду, он ответил тем же. При ближайшем рассмотрении Реми оказался не таким уж и молодым. Ему было года сорок три — сорок четыре, хотя, едва выйдя из бара, из-за невинного, как у Тома Сойера, выражения лица и этой мальчишеской ухмылки я принял его за своего ровесника. Но «гусиные лапки» возле глаз, морщины, избороздившие запавшие щеки, и оловянная проседь в курчавых, почти белокурых волосах, если присмотреться, заставляли добавить ему лишний десяток. Он явно был завсегдатаем тренажерного зала. Мускульную массу скрадывал двубортный итальянский оливкового цвета пиджак, под которым была сорочка в тонкую полоску с верхней расстегнутой пуговицей и слегка распущенным голубым с золотом галстуком от Билла Бласса.