Патриот

Рубанов Андрей Викторович

3

Он подъехал, опоздав приемлемо – на десять минут. Двадцать семь лет приезжал на все встречи вовремя, минута в минуту, даже если разговор предполагался заведомо пустяковый и пустой, пока не обнаружил, что все без исключения говорят «вы» и сглатывают уважительно при его появлении; возраст сам по себе есть статус; седина разрешает немного опаздывать; во всяком случае, разрешает не торчать на пунктуальности.

Бар в Хамовниках, в выходные дни – модный, в будни – полупустой. Обаятельное, сугубо московское местечко с запахами кальянного дыма и свежескошенной газонной травы, с просторной

верандой, где в углу обязательно утопают в рыхлых диванных подушках две девчонки средних лет с неправдоподобно длинными ногами и неправдоподобно миниатюрными собачками.

Вошёл в заведение, полупустое, увы, да, – слишком многие уехали из Москвы этим летом, публики поубавилось, дороговато стало жить в кризисной, но по-прежнему шикарной столице, и заметно было, что уехали прежде всего – белые воротнички, средний класс; оставшиеся без работы, или резко потерявшие в доходах люди подались пересиживать летнюю духоту в места с лучшим воздухом и дешёвой едой: по дачам, по деревням, по родственникам.

Ему махнули рукой; он подошёл, рассматривая, не стесняясь.

Вероника, Вероника. Кто? Чего хочет? Кто послал? Через кого зашла?

На глаз ей было, согласно поговорке, «немного за тридцать». Знаев давно разучился угадывать женский возраст, все женщины от тридцати до пятидесяти казались ему более или менее ровесницами.

Он сел напротив, положил шлем на свободный стул и с удовольствием понял, что дама одета концептуально, продуманно. Протёртые почти до дыр сгибы старой кожаной куртки выглядели сердито. Как и оранжевые колготки, и ботинки гранж. «Криминала не будет, – подумал Знаев, – можно не прятаться в сортире, не налеплять потайной микрофон. Перед нами девушка, не чуждая эстетики. Девушки в таких оранжевых колготках не работают в спецслужбах и уголовных синдикатах».

Она была некрасивая, но обаятельная, интересная, и он начал что-то смутно припоминать: действительно, был период, когда ему нравились именно такие.

– Ваша бабушка была комиссаром? – спросил он.

Она улыбнулась спокойно и открыто.

– Если вы про куртку – это подарок. Подруга уехала жить в Европу, вещи раздарила. Давай на «ты»?

– Нет, – отрезал Знаев. – Простите, Вероника… Не будем пока. Я вас совсем не знаю.

Она улыбалась, улыбалась.

– Знаешь. И меня, и мальчика.

Знаев нервно шмыгнул носом. У него снова дёрнулся глаз.

– Откуда у вас мои фотографии?

– Это не твои фотографии. Это мои фотографии. Там – твой сын.

Говоря ему «ты», она смотрела с вызовом.

Знаев подумал и уточнил:

– Мой сын?

Теперь она почти смеялась. Достала из сумки те же портреты, на глянцевой плотной бумаге.

– Скажи, похож? Копия!

– Вероника, – сухо попросил Знаев, – немедленно объясните, что происходит.

– Это твой сын. Серёжа. – Она показала пальцем. – Сергей Сергеевич. Остальное – графика. Обработано на компьютере. Ты же поверил?

– Графика, – сказал Знаев, отмахнувшись от вопроса. – Ага. Понял. Сергей Сергеевич. Графика. Но зачем?

– Для юмора. Ты же напрягся, Сергей! Побледнел даже. Ты поверил!

– Для юмора? – переспросил Знаев.

– Да.

– То есть мне должно быть весело?

– Я так хотела.

– Хорошо, – сказал Знаев, подавляя гнев. – Считаем, шутка удалась. Меня не снимают скрытой камерой, надеюсь?

Она смотрела, как он злится, а сама в его злобе никак не участвовала, защищённая чем-то – может, материнством, подумал он; может, не врёт?

– Ты совсем меня не помнишь? – спросила она.

– Нет.

Вдруг всё показалось ему пошлым: распахнутые окна, отражающие уличное мельтешение, и солнечные блики на полированных столах, и бармен, осведомляющийся у вялого клиента, какой именно сахар добавить в кофе, тростниковый или жидкий? Всё было примитивно-водевильным, «у тебя есть сын, ты разве не рад, гляди, как похож».

Вялый клиент оглянулся на него коротко; это был обязательный посетитель любого московского кабака, так называемый «печальный коммерсант», уединённо прикидывающий дебет и кредит над чашкой кофе: брови сдвинуты, взгляд вперён в телефонный экранчик; скоро я сам стану таким парнем, подумал Знаев.

Глотнул воды – и лицо вдруг обожгло сильной болью, словно током поразило. Едва удержался от крика.

Вероника заметила, посмотрела с тревогой – а он, извинившись сквозь зубы, жмурясь попеременно одним и другим глазом, выбежал в туалет.

Все кабины оказались заняты, вдоль ряда дверей нетерпеливо прохаживался человек с хмельной некрасивой гримасой на загорелом красивом лице; Знаев отвернулся и зажал ладонью глаз, пытаясь сдержать покатившиеся по щеке слёзы.

В туалете долго, аккуратно растирал лицо мокрыми пальцами, стараясь не трогать левую половину лба. Подождал, пока пройдёт. Это всегда проходило. Боль длилась минуту или две. Когда начиналось – надо было просто ждать. Заболевание нервной ткани, воспаление, он всё про это знал, он давно это лечил.

Он надеялся, что это само пройдёт. Болезни – это вам не долги, иногда сами проходят.

– Простите, – сказал он, вернувшись. – Здоровье ни к чёрту.

– Ничего, – сказала она.

– Вероника, извините за неприятный вопрос… Вы… Ты… не могла бы напомнить…

Она не обиделась.

– Была осень. Я жила у тётки, на Чистых прудах. Гуляла вечером. Ты вышел из театра «Современник». Вывалилась целая толпа… Ты – один из первых… Ещё друг у тебя был, очень пьяный… Ты споткнулся и выругался, а потом догнал меня и извинился за бранные слова, оскорбившие слух юной девушки… Так и сказал. Мы встретились на следующий день. Ты оставил телефон, но сам не позвонил. Я поняла, что не нужна.

Она продолжала улыбаться, глядя ему в переносицу.

Знаев попытался вспомнить и не сумел. Вздохнул. Время шло. Ситуация запутывалась.

– Вернёмся к теме юмора, – предложил он. – Во-первых, Вероника: генетическая экспертиза обязательна, за ваш счёт. Если ребёнок мой, я возмещу расходы. Во-вторых, – он кашлянул, – считаю своим долгом предупредить: у меня совсем нет денег…

– Это неважно, – перебила она.

– Допустим, неважно, – перебил Знаев в свою очередь. – Но я обязан обрисовать картину… Я – бывший богатый человек… Сейчас – ничего нет, совсем. Была квартира, большая, хорошая, – выставил на продажу. Был загородный дом, тоже хороший, большой, – продал. Был коммерческий банк, очень хороший, замечательный, но на его месте теперь глубокая воронка… – Он облизнул губы. – Есть магазин ещё, супермаркет, совсем прекрасный, но его скоро отберут за долги… Или отожмут… Ничего у меня нет. Честно. Вот вам крест святой.