Паутина

Калугин Алексей Александрович

– Почему?

– Ты видел когда-нибудь игру в крикет?

– В каком-то кино.

– А матч целиком?

– Нет.

– Тогда тебе этого не понять. Так о чем мы? – О Брамсе.

– Да! Так вот, когда к тебе на приеме подходит какой-то разодетый щеголь и с надменной улыбочкой, делая глоток из бокала, интересуется, какую музыку вы предпочитаете, следует, не задумываясь, отвечать – Брамс! Мерзкого типа сразу же не то что ветром сдует, а ураганом унесет. Хочешь

отделаться от надоедливого собеседника – начни говорить с ним о Брамсе. И он сам воспользуется первой же подвернувшейся возможностью, чтобы улизнуть от тебя поскорее. Когда же в обществе пойдет слух, что ты всем остальным светским темам предпочитаешь разговоры о Брамсе, все станут тебя сторониться. Будто чумного или прокаженного. Не знаю, в чем тут дело, лучше и не спрашивай. Честное слово. Но Брамс – это сила!

Мысленный диалог протекал гораздо быстрее вербального. За то время, что Орсон и Брейгель обсуждали удивительное, не поддающееся рациональному объяснению свойство имени Брамса, произнесенного в светском обществе, Камохин успел лишь сделать два шага в сторону сидевшего на каменном полу индейца и присесть перед ним на корточки.

– Уважаемый, – произнес он в полный голос.

Индеец с наушниками даже бровью не повел.

Камохин заглянул в планшет.

– Respetado, – он коснулся плеча меломана.

Тот вздрогнул и открыл глаза.

– Quien aqu'i?

– Черт возьми, да он же слепой, – произнес негромко Орсон.

Биолог был прав – оба глаза индейца были затянуты мутными бельмами.

– Quien aqu'i? – повторил индеец.

В его глосе не было испуга. Он был у себя дома и знал, что здесь ему нечего бояться.

– Вынь у него наушники из ушей, – посоветовал стрелку Осипов. – А то получается, что ты говоришь не только со слепым, но еще и с глухим.

– Может быть, лучше ты, – Камохин протянул планшет Брейгелю. – У тебя все же есть хоть какой-то опыт.

– Ну, давай попробую.

Фламандец взял планшет, составил требуемую фразу, прочитал ее беззвучно, одними губами, удовлетворенно кивнул и присел на корточки рядом с индейцем. Осторожно, чтобы не напугать, он вытащил один из наушников из уха слепца.

– Buenos d'ias, el se~nor. Somos a los turistas. Nos gusta mucho su ciudad. Digan, donde podemos encontrar Esteban?

Явление туристов в городке, затерянном в аномальной зоне, ничуть не удивило слепого индейца. Он только спросил:

– De que Esteban?

– Что он спрашивает?

– Он хочет знать, какой именно Эстебан нам нужен?

– Что значит какой? У них здесь что, каждый третий – Эстебан?

– Не исключено.

– Нам нужен тот, который говорит по-русски!

– Nos es necesario Esteban, que habla ruso.

– «Хабла» – это значит «говорить»! Я уже понял! – Ян, послушай, что у него за музыка на айподе?

Брейгель приложил наушник, который все еще держал в руке, к своему уху. И улыбнулся.

– Это не Брамс.

– Рад это слышать! Что же тогда?

– Омар Родригез-Лопес.

– Кто?

– Бамалама, Док! Ты никогда не слышал «Mars Volta»?

– Нет.

– Вернемся в Центр, я тебе их закачаю.

– А, что это?

– В двух словах не объяснишь, – Брейгель вернул наушник слепому.

– Signifi ca, le es necesario Esteban Munes. –

Слова вылетали изо рта индейца вместе с густыми клубами табачного дыма. Сигара с красным огоньком на кончике торчала в углу рта, будто приклеенная к сухим потрескавшимся губам. – Vayan a un lado el cafetal.

Индеец поднял правую руку и, как плетью, махнул ею в сторону улицы, главной и единственной. При этом все остальное его тело оставалось неподвижным. Рука двигалась будто сама по себе, как у марионетки.

– Мы как раз оттуда и пришли.

– Значит, нужно вернуться назад.

– Le es necesaria la cuarta casa del comienzo de la calle. Del 'area … – Индеец задумался, крепче сжал сигару зубами и выпустил длинную струю дыма. – No recuerdo. Pero – por la derecha. Sobre la casa es dibujado el cacto grande con los escarabajos, pinchados a las agujas, y las mariposas.

– Что он сказал?

– Дом номер четыре… Кажется.

– Ладно, по крайней мере ясно, в какую сторону идти. Найдем кого-нибудь, кто может обращаться с планшетом.

– Спасибо, уважаемый. – Камохин взял руку слепого и с благодарностью пожал ее.

Тот только махнул рукой в ответ. И снова вставил в ухо наушник.

Глава 34

На белой стене дома, в котором жил Эстебан Муньес, был нарисован огромный цветущий кактус, с иголками длинными и острыми, как пики. На иглы кактуса были насажены жуки, мухи, кузнечики и бабочки. И все это на фоне багрового, толстого, будто сочащегося жиром солнца, наполовину закатившегося за горизонт. Картина была жутковатая. Но сам Эстебан оказался улыбчивым приветливым человеком лет тридцати пяти. С черными вьющимися волосами, карими глазами и тонкими усиками, будто наклеенными на верхнюю губу, он больше походил на испанца, нежели на потомка индейцев майя. Глядя на чуть хитроватую улыбку и лукавые глаза Эстебана, можно было подумать, что он намеренно выбрал для себя этот образ, растиражированный киношниками, привыкшими работать с шаблонами и штампами. Именно так должны были представлять себе Дона Хуана большинство тех, кто ни разу не бывал в Испании.

Вот только наряд у Эстебана-Хуана был неподобающий знатному сеньору. Ну, то есть совершенно не в тему.

Едва войдя в дом, на который им указали соседи, квестеры сразу поняли, что попали именно туда, куда нужно. Просторная прихожая являла собой небольшую сувенирную лавку, в которой можно было найти все, что только пожелает душа самого привередливого туриста. Под потолком висели разноцветные пончо, штаны, юбки, шали, платки, одеяла, сумки, пояса – все с народными узорами. Ну и конечно же сомбреро, любых размеров и цветов. На полках были расставлены глиняные фигурки, горшки и чашки. Все они, от мала до велика, имели вид исключительно древний. Как будто их только час назад извлекли из археологического раскопа. На некоторых можно даже было заметить кусочки прилипшей земли, оставленные, видимо, для пущей достоверности. Целую стену занимали полотна современной живописи, стилистически очень похожие на сюжеты, украшающие стены городских домов. Еще десятка три картин без рам стояли прислоненные друг к другу в углу. Прилавки были заняты всевозможными поделками из дерева и соломы. Шкаф возле окна был отведен под распятия, раскрашенные яркими красками и причудливо украшенные цветами, колосьями, голубками и различными, по большей части непонятными символами. Все это здорово смахивало на язычество. Но, собственно, что еще можно было ожидать от потомков солнцепоклонников, насильственно обращенных в истинную веру, единую, конкретную и плутовскую.