Паутина
Шрифт:
Лили вспоминала, закусив губу, Малфой скучающе глядел в потолок.
— Шесть.
Он ухмыльнулся, протянул руку и сам снял с нее галстук, по пути коснувшись рукой ее шеи.
— Семь, шесть при белладонне, — прошептал он, откидывая ее галстук. Лили судорожно втянула воздух.
— На какой минуте нужно добавить толченое крыло летучей мыши в Зелье Памяти?
Лили победно улыбнулась, зная ответ:
— На пятнадцатой. Сними ботинки, иначе эльфам придется отстирывать покрывало.
Малфой усмехнулся, его обувь гулко стукнулась о пол.
Прошло пять минут,
— На Зельях я буду лучшей, — прошептала она, когда слизеринец медленно стягивал с нее рубашку.
— Будет нужна помощь, обращайся, — Малфой ухмыльнулся. — Но на сегодня с уроками закончено… Теперь ты будешь отдавать долги.
Она тихо рассмеялась, но тут Скорпиус чуть отстранился, глядя в ее глаза. Лили казалось, что он пытается на что-то решиться.
Она отвела рукой прядь с его лба. Он чуть нахмурился. Лили видела, как он смотрит, как складка на его лбу разглаживается. Его руки поглаживали ее обнаженную спину.
— Что? — прошептала она, нежно ведя пальцем вдоль его губ.
— Я тоже тебе кое-что должен…
Лили вопросительно смотрела на парня. Скорпиус прикрыл глаза, нагнулся, поднес губы к самому уху девушки, обжигая дыханием, и прошептал едва слышно:
— Я должен тебе прежде это сказать, потому что… Я всегда знал, что такое ненависть, презрение, снисходительность, привязанность, уважение, страх… Но я не знал, что значит любить… не знал, что чувствуют, когда любят… Ты научила меня, ты показала, что значит «любовь».
Он замолчал, словно собираясь с силами, а Лили почти не дышала.
— Я люблю тебя, Лили Поттер. Я. Люблю. Тебя.
Ответом ему был судорожный вздох и горячие губы на его губах.
Глава 3. Гарри Поттер
Всем тем, кто прошел вместе со мной по этому туннелю из отчаяния и вины, а особенно автору стихотворения Эльвире.
Ты бередишь покой уснувших ран Никчемной вспышкой жалости к себе. Не потакай насмешливой судьбе: Она не верный друг и не тиран. В твоих глазах — манящий жар костра И призрачно-хрустальный лунный свет. Я — кутаюсь плотнее в тёплый плед, Гадая, чем живёт твоя… душа. Но всё же память не спеши стирать, Не надо, не получится — я знаю. Не убежать от призрачных страданий — Природа справедлива и мудра. Прошли года. С тобой, но больше — без. Снег припорошил душу и виски. Из цепких лап полуночной тоски Не вырваться, не вспомнив… Боль и блеск, Сомнения, умение прощать, Победы, одиночество, печали — Всё, что улыбкой на пути встречали И с чем не жаждем свидеться опять… Жизнь задаёт вопросы без ответов. Пересеченье душ… Когда и кем Решилось, без подробностей и схем, Что мы — две стороны одной монеты? Когда-нибудь… В окне зевает вечер. На тёмном небе пепел облаков. Пусть воплощать надежды нелегко, Я знаю, что скажу тебе при встрече! Я попрошу тебя о трёх вещах: Не изменяйся — вопреки природе, Не плачь о тех, кто в лучший мир уходит, И никогда не говори: "Прощай!"Он сидел на крыльце дома. Зелеными глазами смотрел на звездное, холодное небо. Облака застыли. Падал снег. В окнах горели свечи.
Он не чувствовал холода. Он не видел снега. Он не видел тыквенных лиц в окнах дома напротив. Он не видел ничего.
Только билась в голове мысль: тридцать семь лет.
Точка отсчета. Начало.
И, как он знал, конец.
Потому что он не чувствовал холода. Не видел снега. Не слышал смеха проходящих по улице людей.
— Гарри…
Он не повернулся. Вообще не двинулся.
Тридцать семь лет.
Тринадцать тысяч с половиной дней.
Тринадцать тысяч с половиной шагов.
— Гарри, ты замерзнешь…
На плечи лег плед, но он не пошевелился.
— Пойдем в дом, Гарри…
Он просто смотрел вперед, на улицу, а видел развалины своего первого дома.
Шаг — и отец.
Шаг — и мама…
Тридцать семь лет пути. Скоро конец.
— Гарри, ты меня слышишь?
Руки. Не теплые и не холодные. Не родные и не чужие. Просто руки, которые заставляют его встать.
В доме не темно и не светло.
Ничто не трогает. Ничто не раздражает.
Круг замкнулся. Круг в тридцать семь лет.
Круг, ставший туннелем.
Слез не было. Боли не было.
Была лишь тьма.
Он поднялся в спальню. Не в его спальню, просто — в спальню.