Паутина
Шрифт:
Он вздохнул.
— А мне, видно, не дожить и до полуночи…
Мы молчали, подавленные.
В тот день больше ничего не случилось. О нас словно забыли. Ака Мирзо сказал, что шейх испугался, но под покровом ночи обязательно займется нами… Ночью все решится.
Удивительнее всего было исчезновение «медведя». Сумасшедшие, проголодавшись, заволновались, захныкали, запричитали. Крики и вопли огласили двор.
Вечер мы встретили в мучительном ожидании расправы. Никто не сомкнул глаз. Гиясэддин молчал, не отвечал на вопросы ака Мирзо. Мы подползли к нему — лоб у него горел, дыхание стало прерывистым… Скинув халат, я накрыл Гиясэддина, а ака Мирзо принялся растирать ему ноги и руки.
Перевалило уже за полночь, когда со стороны внутреннего двора вдруг послышался топот, замигали, забегали огоньки фонарей и к нам в сопровождении нескольких людей вошел Ходжа. Люди были в сапогах, в милицейской форме, поверх которой они надели халаты. Ходжа, ни на кого не глядя, прошел прямо к ака Мирзо, прошипел сквозь зубы:
— Проклятый богом, да падет на тебя гнев пророка! И здесь ты, падарсаг[48], не усидел спокойно!
Он ударил ака Мирзо камчином.
Забыв о кандалах, я вскочил, но тут же растянулся на земле, успев только крикнуть:
— Перестаньте!
Ходжа бешено сверкнул белками глаз.
— Взять! — приказал он.
На ака Мирзо накинулись, возникла свалка. Он вырвался и, поднявшись во весь рост, ударил цепью, которой были скованы руки, одного, сбил с ног второго… Ходжа подскочил к нему, замахнулся: удар пришелся по голове — ака Мирзо рухнул.
Мы с Гиясэддином закричали. Но кто слышал наш крик?.. Люди Ходжи поволокли ака Мирзо. Тогда я и еще кто-то из сумасшедших — тот, конечно, бессознательно — накинулись на них. Нас били по головам, по лицу, по рукам, я падал и снова поднимался, снова падал…. Это была какая-то слепая ярость. Потом я потерял сознание.
Ака Мирзо утащили, Гиясэддин метался в бреду, стонал, выкрикивал: «хозяин, хозяин» — тогда непонятное мне русское слово.
Я не знал, у кого спросить совета, и не было никакой возможности что-то предпринять. Теперь одна надежда на Лютфиджан: успеет она или нет?
Я понимал, что у Ходжи сильные покровители, он действует заодно с Хамдамчей, судя по всему, — не малым чином в милиции. Иначе откуда пришли ему на помощь люди в сапогах? Под халатами я ясно различил милицейскую форму… Они убьют ака Мирзо и избавятся от его обвинений. Если вдруг кто и спросит, скажут, что умер от «безумия»… Они теперь вынуждены будут уничтожить всех живых свидетелей своего преступления! Говорят, что когда бандиты грабят дом, они не трогают хозяев только в двух случаях: если те не сопротивляются и если ни при каких обстоятельствах не смогут узнать их… А я знаю грабителей и убийц!.. Я запомнил их лица на всю жизнь. Они должны замести следы до рассвета, сегодня же ночью… Успеет Лютфи или нет?
Порой мои опасения проходили, я успокаивал сам себя, — ведь за темной ночью всегда приходит светлое утро!.. Не может быть, чтобы Лютфи не успела!
Я стоял между жизнью и смертью; сумасшедшие галдели, позванивая кандалами, смеялись и плакали; Гиясэддин продолжал метаться в бреду; в спертом воздухе стояла пыль, а время текло медленно, очень медленно: казалось, оно нарочно застыло в своем извечном течении и долго-долго еще не взойдет яркое солнце, которое должно явиться вслед за этой мрачной, ужасно темной ночью…
Я снова и снова мысленно обращался к Ахрорходже. Что делает в эту ночь он? Что думает обо всем случившемся моя янга? Она всегда относилась ко мне хорошо, выгораживала и защищала перед мужем… Мне вспомнилась поездка в Лаклак, тесть Ахрорходжи Абдулхафиз, его старший сын, мой друг… Я вздохнул…
РАССКАЗ ЖЕНЫ АХРОРХОДЖИ
Вот что рассказала янга, когда я вернулся домой.
— Ты был беззаботным, племянник, — сказала она, — и очень доверчивым, ты не умел разобраться в людях и не знал Ахрорходжу, будь проклято имя его!.. Даже отец мой не догадывался о вероломстве, подлости и преступлениях зятя. Одна я знала все, знала — и молчала. Я вынуждена была молчать, потому что, пока не окрепла Советская власть, глаза мои не видели защитника, который избавил бы меня от сетей этого паука. Ахрорходжа и моего бедного отца сделал должником, грозил разорить, если отец не отдаст меня за него. Силой женился Ахрорходжа на мне…
Ей было тяжело рассказывать, слезы душили ее, а я подумал о том, как жестоки старые обычаи и законы, делавшие жену рабой своего мужа. Беззащитная, бессловесная, втоптанная в грязь и пыль бытия… Шариат не считал ее человеком, она — всего лишь вещь, раба в доме мужа. Муж властен над ее жизнью и смертью. Убьет — и никто не спросит с него.
— Когда мы вернулись в город и остановились в вашем доме, — продолжала янга, — я спросила у него, почему он так поступил. Тебя тогда не было, Ахрорходжа пришел в тот день откуда-то пьяный и весело ответил, что ваш дом правительство отдало ему в счет долга Останкула. Останкул контрреволюционер, эмирский сарбоз, он уничтожен и никогда больше ни поднимется из праха!..
Я не знала, что сказать. Одумавшись, Ахрорходжа строго-настрого приказал мне не говорить тебе ни о чем.
— Прикуси язык, — сказал он, — если этот паршивец о чем-нибудь пронюхает, голова твоя отлетит от тела!
Сердце мое обливалось кровью при взгляде на тебя. Бывало, лью слезы, а сама отворачиваюсь, чтобы ты не видел. Я не знала, для чего ему нужно было скрывать смерть Останкула, отчего он хитрил с тобой.
Наконец, в один из горьких дней я узнала, что бессовестный Ахрорходжа стал заглядываться на твою любовь, на Лютфиджан. Он сам сказал мне об этом… Я постаралась превратить все это в шутку, а сама надеялась только на одно: Лютфи, думала я, умная девушка, она ходит в женский клуб и любит тебя, она ни за что не согласится выйти за Ахрорходжу. Хоть и взял он меня силой, купил за долги отца, хоть и не любила я его, но он был моим мужем и, если бы привел вторую жену, то оскорбил бы меня, опозорил перед людьми.
За день до того, как увести тебя в дом Ходжаубани, он пришел откуда-то поздно ночью и опять пьяный. Проклятия так и сыпались на твою голову, на голову Лютфи и ее матери.
— Я покажу этим безродным нищим, кто я! — кричал он. — Я жалел это бесприютное ничтожество, а он в самом деле вообразил себя человеком, он думает, что возьмет в жены мою девушку!?.. Беду наживешь, скоропостижную смерть возьмешь, а не жену! Я покажу тебе, собачий сын!
— Кто ничтожество? — спросила я, притворившись, будто не понимаю, о чем речь.
— Ничтожество? Ты спрашиваешь, — кто ничтожество? Мурад, вот кто! Он осмелился думать о ней! О той, которую я выбрал себе. Нет, будьте покойны, никто другой не получит Лютфи! Она будет, будет моей!
Ахрорходжа замолчал, глядя на меня и, словно обращаясь к кому-то из друзей, а не ко мне, к жене, деловито сказал:
— Что ты посоветуешь? Как бы мальчишка на наши головы беды не навлек! Отец, дом, теперь эта… Лютфи? Что ты думаешь?
Екнуло и оборвалось сердце. Я поняла, что Ахрорходжа способен на все, на любую подлость, он хитер и жесток!