Паутина
Шрифт:
— Нет, — сказала я, как можно мягче, — Мурадджан не такой, он послушный, тихий, трудолюбивый юноша, дядей родным называет вас, в жертву себя принесет, если потребуете… Вы не думайте о нем плохо.
— Щенки вырастают в собак. Зазеваешься с ними — в беду попадешь. Такие сопляки действуют исподтишка, знаю я их. К тому же между нами стоит девушка, а в таких случаях мужчины способны на все.
— Разве Мурадджан уже мужчина? — спросила я, все еще не теряя надежды образумить Ахрорходжу. — С каких это пор вы стали его бояться?
Но случилось самое страшное: Ахрорходжа промолчал и больше не раскрыл рта. Если он неожиданно умолкал, то я знала, что он решился на что-то нехорошее.
Так и вышло: вечером другого дня он увел тебя. В гости, сказал он, пойдем, а мне хотелось заголосить, вцепиться и не отпускать тебя, стать стеною у вас на пути. Но тогда было бы плохо мне и еще хуже — тебе. И решила я так: пусть только он попробует сотворить что-нибудь черное — не смолчу, пойду куда надо, найду нужных людей и раскрою все его преступления.
Ахрорходжа вернулся один. Я встретила его на пороге, спросила, где ты, — он ничего не ответил, завалился спать. Что предпринять? К кому обратиться?.. Я не сомкнула глаз, понимая, что бесполезно искать тебя. Сперва нужно выяснить, потом действовать…
Наконец пришло долгожданное утро. Быстро поднявшись, я развела огонь, приготовила кабоб[49] и, когда Ахрорходжа, наскоро умывшись, уселся за дастархан, поставила перед ним. У него заблестели глаза.
— Ох, — сказал он, — сюда бы еще бутылку вина!
Я заставила себя улыбнуться.
— А если найду, чем отблагодарите? — спросила я.
— Душу свою отдам!
— Ваша душа пусть останется при вас, пользы мне от нее никакой. Вот если бы что-нибудь другое…
— Ладно, ладно, отдам все, что захочешь!
Я спустилась в подвал и принесла припрятанную там четверть вина.
— Отец прислал, из прошлогоднего винограда…
— Ай да молодец! — захохотал Ахрорходжа. — Отец твой провидцем стал, провидцем!
На радостях он даже сунул мне полпиалы, сам же выпил почти всю четверть, съел весь кабоб и, облизав жирные пальцы, взял танбур. Ты знаешь, играть на музыкальных инструментах он не умеет, так, побренчит только на струнах — динг-динг… Но я похвалила его и вспомнила тебя.
— Мурадджан спел бы нам хорошую песню, — сказала я. — Отдайте его учиться к хафизу, люди хвалят его голос.
— Да будет так! — пьяно усмехнулся Ахрорходжа. — Как только поправится, сделаем из него хафиза или музыканта, путь услаждает нас.
— Поправится? — Я недоуменно развела руками. — Разве он болен? Что с ним случилось?
— Ничего не случилось, отстань. Что ты носишься со своим Мурадджаном?
— Нет, вы сказали — заболел, а ведь еще вечером он был здоров!
— Его болезни ты не знаешь, — улыбнулся Ахрорходжа и ввинтил палец себе в лоб. — Тронул его злой дух, помешался он, понятно? Ишан Ходжаубани обещал вылечить твоего Мурадджана в течение года…
— Ходжаубани?!..
Больше у меня не хватило сил держать себя в руках. Так вот что он решил сделать с тобой!
— Негодяй, трус, кровопийца! — закричала я ему в лицо. — Решил уложить его живым в могилу?!.
Ахрорходжа схватил меня за руку, больно дернул.
— И на тебя, видать, подействовал злой дух? — злобно прошипел он.
— Сам ты злой дух, сам ты сумасшедший! Ты хочешь живым похоронить Мурадджана и стать хозяином над Лютфи?!. Нет, те времена прошли…
Ахрорходжа рассмеялся.
— Дура, наше время только наступило! Заткнись, или сама отправишься к своему щенку.
— Нет, я больше не буду молчать, не буду, ты ответишь за все!
Ахрорходжа вскочил. Я рванулась, хотела было убежать, но споткнулась о порог, и тут Ахрорходжа ударом кулака повалил меня на землю.
Меня, однако, уже ничто не пугало, я не чувствовала боли, вырвалась и сама набросилась на палача: вцепившись ему в бороду, расцарапала лицо, искусала руки, все хотела дотянуться до глаз и выковырить их!.. Он, как клещами, сдавил мне горло… Я захрипела.
Но бог смилостивился — в дверях появился мой отец.
— Эй, эй! — закричал он и, сбросив хуржин, подбежал к нам. — Что случилось? А ну, поднимитесь!.. Дочь, выйди во двор! Как не стыдно вам? Взрослые люди, а дерутся, точно малые дети.
Ахрорходжа отпустил меня. Я быстро встала на ноги и по знаку отца вышла из комнаты. Когда выходила, услышала, как Ахрорходжа сказал:
— Дочь ваша сошла с ума, ее нужно отвести к достопочтенному Ходжаубани…
Я умылась на кухне, причесалась, заплела косы, и снова пошла в дом. Отец говорил:
— …Вы правы, жена обязана помогать советом и делом мужу, муж и жена должны смотреть на свет из одного воротника, но ваша жена чем-то опечалена, на сердце у нее тяжело. Лучше будет, если я сам отведу ее к одному знакомому ишану, он заговорит ее печали, потом увезу с собой в кишлак, может быть, чистый воздух излечит ее…
Я хотела вставить слово, но отец сделал знак молчать.
— Убирайся отсюда вместе со своим папашей! — гневно сказал мне Ахрорходжа, потом обратился к старику: — забирайте ее в кишлак, и пока я сам не проверю ее здоровье, назад не возвращайтесь! Мне не нужна сумасшедшая жена.
Я не заставила себя долго ждать, быстро оделась, накинула на голову паранджу и вышла с отцом. У ворот была привязана лошадь. Отец усадил меня на нее, а сам взял в руки поводья и направился к большой дороге, ведя коня в поводу. Ахрорходжа запер за нами ворота; поверив, что отец увозит меня в кишлак, он, видимо, успокоился.
Но мы не покинули Бухару, а пришли прямо к одному другу отца, в квартал Говкушон. Здесь я рассказала о тебе, о Лютфи и о том, как Ахрорходжа объявил себя хозяином вашего дома, как он долго скрывал от тебя гибель ака Останкула. Друг моего отца работает в каком-то советском учреждении, он посоветовал нам заявить в Чека.