Павел I

Боханов Александр Николаевич

Все же пиетисты Екатерины II не усматривали в подобном кощунстве ничего предосудительного. Шильдер по поводу произвола, связанного с Александром Павловичем, ограничился бесстрастной сентенцией: «Признавая сына и невестку неспособными воспитывать будущего Русского Государя, Екатерина, как глава Императорского Дома, считала своим правом и обязанностью взять на себя заботы по воспитанию внука, в надежде увидеть в нём впоследствии воплощение лучших своих дум и стремлений». Но ведь будущим «Русским Государем» должен быть Павел Петрович, а отнюдь не Александр. Да и почему родители «были неспособными» воспитывать своих детей? Апологеты «Екатерины Великой» два века умиляются её «великодушию»: она, видите ли, в отличие от Елизаветы, «разрешила» родителям видеть своих сыновей…

Если

перевести подобные эвфемизмы на понятный язык, то ясно одно: все понимали, и во времена Екатерины и после, что Самодержица именно в Александре видела своего преемника. Трудно предположить, чтобы Павел не расшифровал подобный замысел, однако он не позволил спровоцировать себя на некий «мятеж», который неизбежно привел бы к его изгнанию, заточению, а возможно и гибели. Это свидетельство огромной выдержки и железного характера Павла Петровича. Даже в своей тайной переписке с Никитой и Петром Паниными, которая велась несколько лет с большими предосторожностями, и с близким к Паниным дипломатом и генералом князем Н. В. Репниным (1734–1801), где обсуждались многие проблемы государственной важности, Павел Петрович ни разу не позволил выпадов против матери.

Однако все монаршие насилия не прошли совсем незаметно: началось полное, но скрытое «отчуждение» между Павлом и Марией, с одной стороны, и Екатериной — с другой. Но только внутренним отторжением дело не ограничилось, С начала 80-х годов начинается целенаправленная кампания по шельмованию Цесаревича и его супруги. Екатерина теперь уже «не любила» не только сына, но и Марию Фёдоровну, которая ей стала представляться «мелкой» и «неумной». Она так «театрально» плакала и молила Императрицу отдать ей детей, что это выглядело «неприлично»! А ведь Екатерина всей своей жизнью красноречиво доказала, что она настоящий «специалист» в вопросах морали и этики. Потому образ воздушной «Психеи» был изъят из обращения в окружении Императрицы.

Мария Фёдоровна, обжившись при Дворе, очень быстро поняла, что нравы здесь господствуют предосудительные. Простая, романтическая, добропорядочная, она испытала потрясения от увиденного. Праздность и куртизанство определяли атмосферу придворной жизни. Её Павел представлялся страдальцем и праведником в мире разврата и лжи; он вызывал лишь восхищение и сострадание. Она не могла сдержаться и написала о том матери. Вюртембергская герцогиня откликнулась сочувственным письмом. «Вы правы, дорогое дитя, жалуясь на испорченность Императрицы… В природе нет ничего более жесткого, как сердце, которое предалось своим страстям и в зтом самозабвении не видит ничего кругом себя, Я понимаю страдания, которые Вы должны испытывать, присутствуя при всех возмутительных сценах».

Забегая вперед, уместно заметить, что Екатерина II оказала плохую услугу и Александру Павловичу, и России. Она хотела его воспитать сильным, умным и благородным человеком, она желала воплотить в нем идеальный образ будущего правителя, который прогремит в истории своими славными делами; она видела в нём второго Александра Македонского. На самом же деле все оказалось совсем не идеальным. Его так «хорошо готовили» к роли будущего правителя православной России, что он долго не мог сносно изъясняться по-русски, а Евангелие открыл первый раз в жизни только в 1812 году, накануне вторжения в Россию Наполеона.

Личность Александра, воспитанного под нежным крылышком бабушки, формировалась между двумя враждебными мирами. В результате — лицемерие и беспринципность стали органическими признаками его натуры.

Уже будучи отроком, он постоянно письменно клялся Екатерине в любви, бесконечно повторял, что «целует её ножки и ручки», но никогда её не любил. Он настолько вжился в образ услужливого, преданного, любящего человека, что когда, по воле Екатерины, женился в 1793 году, то получал разрешение на первый поцелуй у Императрицы! Он вообще никого по-настоящему не любил, и когда начал царствовать, то терпеть не мог разговоров о своей бабушке.

Отца он боялся; его ведь нельзя было убаюкать сладкими речами и любезными словами. Он боялся его прямоты и нелицеприятности, боялся всю свою молодость, боялся до такой

степени, что стал соучастником его убийства. Потом он трепетал перед матерью и старался как можно реже с ней видеться. Жену свою, Елизавету Алексеевну, он выносил с трудом, завёл себе «вторую семью», о которой знал весь Петербург. Государственные обязанности его всегда тяготили; он настолько привык конспирировать и лицемерить, что фактически привел Россию на край гибели. Военный мятеж в декабре 1825 года в Петербурге во многом явился следствием позиции Александра Павловича, не желавшего предотвратить его и скрывшего от России имя истинного Наследника Престола!…

Летом 1780 года в Петербурге случилось важное событие: в столицу прибыл «граф Фалькенштейн», но все знали, что за этим декоративным титулом скрывался Император (1765–1790) Священной Римской Империи и Австрийский Император Иосиф II. [44] Это был «личный друг» Государыни, отношениями с которым она очень дорожила. Миссия Иосифа преследовала цель: укрепить дружеский союз между Россией и Австрией и постараться развеять пропрусские настроения в России, главными носителями которых, как считали в Вене, был Цесаревич и Цесаревна. Повод для поездки в Россию представлялся весьма важным. Император намеревался обсудить проект женитьбы своего племянника эрцгерцога Франца (1768–1835, Австрийский Император Франц II с 1806 года) [45] на младшей сестре Марии Фёдоровны — принцессе Елизавете-Вильгельмине (1767–1790).

44

Правящее владетельное лицо Династии Габсбургов становилось Императором Священной Римской Империи и правителем обширных австрийских территорий, Королём Чехии и Королём Венгрии. В 1804 году племянник Иосифа II Франц (Франц II) принял титул Императора Австрии, и с «того времени название «Австрия» стало официальным для всей Империи.

45

Император Иосиф II был женат дважды: на Изабелле Пармской (1741–1763) и Жозефине Баварской (1739–1767), но детей от этих браков не имел. Наследником Престола считался его брат Леопольд (1747–1792), сын которого Франц и воспринял власть после скоропостижной смерти своего отца в 1792 году, став сначала Императором Священной Римской Империи, а затем и Императором Австрии.

Впечатления от встреч и бесед с Императрицей у Иосифа остались наилучшими. Но что явилось для гостя неожиданно-радостным, так это общение с Павлом и Марией. С Марией Фёдоровной они беседовали на общие темы, брак сестры не вызывал у Марии никаких возражений; по ее мнению, всё должна была решать сама Елизавета, ну и, конечно, родители. Общение с Цесаревичем стало приятным открытием. Император не обнаружил у Павла никакой «прусской узости» и высказал управляющему ведомством иностранных дел A.A. Безбородко (1747–1799) мнение, что он — «украшение нашего века».

«Я люблю в нём ту точность, с которой, как все меня уверяют, отправляет все дела, какие он на себе имеет. Такая точность есть вещь редкая в молодых людях, но она нужна и в особах его состояния тем полезнее, что, без сомнения, в своё время и сделанное удержит, и недоконченное завершит». Осталось неясным, была с такой оценкой ознакомлена Екатерина II и, если да, то вряд ли она ей понравилась.

Император покинул Петербург, и далее начались длительные закулисные переговоры о возможности нового европейского брачного союза, который должен был не только дать потенциальному Наследнику Австрийского Престола невесту, но и установить близкую династическую связь между Династией Габсбургов и Домом Романовых. Ведь сестра Марии Фёдоровны становилась претенденткой на роль Императрицы! В этой закулисной деятельности живейшее участие принимала Екатерина II: роль «европейской свахи» ей особенно нравилась. К весне 1781 года вопрос был окончательно решён: эрцгерцог Франц и принцесса Елизавета должны были стать мужем и женой.