Павел I
Шрифт:
Письмо было не столько резким, сколько сухим и прощальным навсегда. Павел Петрович решению Нелидовой препятствовать не стал; пусть едет, если хочет, но написал ответное послание, которое никак «прощальным» назвать нельзя. Он не готов был расстаться с «милой Катенькой» навеки. Это очень важный документ, раскрывающий мироощущение Самодержца в сентябре 1798 года.
«Если письмо Ваше, — писал Павел I, — должно было доставить мне удовольствие, то лишь потому, что в нём видна сердечность Ваша, к которой я и обращаюсь. Всё, что Вы говорите о своём сердце, есть убедительное доказательство моих чувств к Вам. Я не понимаю, при чём тут Кутайсов или кто-либо другой в деле, о котором идёт речь. Он или кто другой, кто позволил бы внушить мне или что-либо делать противное правилам моей чести и совести, навлёк бы на себя то же, что постигло теперь
Я очень мало подчиняюсь влиянию того или другого человека, Вы это знаете. Никто не знает лучше моего сердца и не понимает моих слов, как Вы. И я благодарю Вас за то, что Вы дали мне случай поговорить с Вами откровенно. Впрочем, никто не увидит ни моего настоящего письма, ни Вашего, которое я даже возвращаю при сём, если Вы хотите этого. Клянусь пред Богом в истине всего, что я говорю Вам, и совесть моя пред Ним чиста, как желал бы я быть чистым в свой смертный час. Вы можете увидеть отсюда, что я не боюсь быть недостойным Вашей дружбы. Павел».
5 сентября 1798 года Нелидова покинула Петербург и Павла Петровича она уже больше не видела.
К власти призывались те, кто был явным или тайным, но непременно — врагом Императрицы. Новые люди плели новые интриги, и только некоторые из них имели далеко идущие цели. Чаще всего в качестве главного инспиратора «переворота» 1798 года называют Ивана Кутайсова. Это верно, но только до известной степени. Кутайсов чаще и больше всех общался с Павлом Петровичем, он мог передавать ему слухи и сплетни, интерпретируя их в нужном ракурсе. Но при всём том Кутайсов был скорее марионеткой, но отнюдь не режиссёром очередной придворной диспозиции, И в силу своего умственного оазвития, и по причине природной простоватости он не мог парить высоко» тан, где парили интриганы экстра-класса.
Однако Кутайсов обладал одним качеством, которым очень ловко пользовались более умные и опытные фигуры. Он был необычайно тщеславен. То ли низкое происхождение, то ли ущербный статус при Дворе сделали его необычайно восприимчивым к знакам внимания, отличиям, наградам и… к лести. Он обожал всё это и постепенно, по мере того, как росли его служебные звания, увеличивалось и его патологическое самомнение. Став обер-гардеробмейсгером, он начал себя считать чуть ли не обер-гофмаршалом.
Между тем и Императрица, и Нелидова воспринимали его как слугу; он навсегда оставался для них «Иваном», к которому можно относиться снисходительно, как и к любому лакею. Чувствуя эту свою ущербность, Кутайсов ненавидел Марию Фёдоровну и Нелидову так, как только может ненавидеть раб, претендующий на положение рабовладельца. Почва была готова. Нужен был поводырь для Кутайсова, и он нашёлся. [104]
104
От французского courtois — любезный, изысканно-вежливый.
Первым из таковых стал умница и прожженный интриган граф и князь Александр Андреевич Безбородко (1747–1799). Один из самых (если и не самый) богатых магнатов, он имел почестей, наград и отличий выше всякой меры. При Екатерине II он занимал ключевое место в государственном управлении; при Павле 1 сохранил свое положение: канцлер, действительный тайный советник I класса. По степени своей значимости с ним никто из сановников не мог сравниться.
Его антипавловские настроения диктовались совсем не тем, что он был обойден при раздаче царских милостей; его тщеславие, казалось бы, не могло страдать. Однако Безбородко оставался человеком Екатерининской эпохи; царедворцем «политеса» и «куртуаза» [105] , мастером дворцовых комбинаций и интриг. С воцарением Павла I жизнь начала принимать совсем иную окраску, иной стиль, другой характер и ритм. Теперь нельзя было быть уверенным ни в чём. Прошлые отличия отнюдь не обеспечивали спокойное и беззаботное существование.
105
От французского courtois — любезный, изысканно-вежливый.
Безбородко
Не существует никаких надёжных подтверждений того, что Безбородко намеревался организовать некий заговор по свержению Павла I. Для такой безрассудной авантюры он был слишком мудрым я слишком старым. Внести же разлад в Императорскую Семью было его сокровенным желанием. Там, где разлад, где противоречия, где нестроения — там его стезя, там он может принять на себя роль рефери, которая ему всегда была так мила. Недалёкий Кутайсов тут оказывался весьма кстати. Стоило провести с ним несколько умных бесед, намекая на то, что он «неоценен», что его третируют и затирают «известные особы», как этот «турецкий дурачок» начинал смотреть на тебя влюбленными глазами и готов был делать для тебя всё, что угодно. А ничего особенного делать и не требовалось. Надо было только регулярно, раз за разом, намекать Монарху на «противодействие» его воле, ненароком расхваливать людей, явно нерасположенных к Императрице и её компаньонке Нелидовой.
Закулисная «менторская» деятельность Безбородко начала приносить плоды, что стало очевидным уже в конце июля 1798 года, после отставок Буксгевдена, Нелединского и Плещеева. Но, наверное, самое сладостное мгновение Безбородко ощутил в августе того года, когда получил письмо от Императрицы, а котором она взывала к нему за защитой и поддержкой. Никакой «поддержки» старый интриган оказывать не собирался, но сам факт подобного «падения» гордой Марии к его ногам доставил ему истинное наслаждение. Однако в пылу закулисной борьбы по свержению «женской партии» канцлер не разглядел, что с его помощью был выпущен из бутылки страшный джин, имя которому — барон П. А. Пален.
Именно Пален сменил Безбородко в роли ментора Кутайсова и стал главным действующим лицом в интриге по свержению Павла Петровича после смерти канцлера Безбородко 6 апреля 1799 года. Потом о Палене говорили, что его душа «черна, как бездна ада». Но это всё вскрылось позже, когда он уже сыграл свою преступную партию. В июле же 1798 года, когда Пален вознёсся на самый верх иерархической пирамиды, его скорее рассматривали как «второго Аракчеева», но совсем не как фатальную фигуру.
В начале царствования Павла I, несмотря на свое феноменальное чутьё, Пален — тогда правитель Рижского наместничества — совершил невероятную ошибку. Когда в феврале 1797 года проездом в риге оказался Платон Зубов, отправлявшийся в Европу для лечения из-за «расстроенных нервов», правитель Наместничества устроил ему пышную встречу и потом лично отправился его сопровождать до границы. Павел Петрович воспринял это как вызов и отреагировал незамедлительно; «за учиненные подлости» Пален был уволен в отставку. Потом несколько месяцев он обращался к разным лицам, слезно просил о помиловании, клялся в верности до гроба Императору.
Его стенания возымели действие: 20 сентября 1797 года Пален был возвращен на службу. Он командует Лейб-гвардии Конным полком, 31 марта 1798 года производится в генерала-от-кавалерии и награждается орденом Андрея Первозванного. Час же служебного триумфа наступил в июле 1798 года, когда Пален сменил Буксгевдена по посту военного губернатора Петербурга. Наконец, 22 февраля 1799 года Пален получает графский титул.
Вопрос о том, кто способствовал возвышению Палена, до сих пор остаётся открытым. В качестве ходатаев чаще всего называются имена Кутайсова и воспитательницы Царских детей и «главы немецкой партии в Петербурге» Шарлотты-Карловны Ливен, урождённой фон Поссе (1743–1828), ставшей в 1796 году графиней. Представляется маловероятным, чтобы Павел Петрович руководствовался в своей кадровой политике мнением Кутайсова и Ливен. Первого он так до конца и продолжал считать «брадобреем», а госпожу Ливен, при всех несомненных воспитательных способностях и преданности делу, он не мог воспринимать человеком государственного склада ума.