Павел I
Шрифт:
Он просверлил дыры в заколоченной двери, отделявшей его комнату от покоев императрицы, [49] и звал ее смотреть, как тетушка обедает с Разумовским. – Она наотрез отказалась.
Он делал военные учения своей свите: [50] все – от камергеров до садовников – стояли в караулах, маршировали в разводах и упражнялись в ружейных приемах. – Она пожимала плечами и уходила читать Вольтера и Монтескье.
Он завел свору собак и стал их дрессировать. [51] – Она морщилась от лая, вони и щелканья кнута.
49
«Однажды великий князь, находясь в своей комнате за приготовлениями к своему так называемому спектаклю, услышал разговор в соседней комнате, и так как он обладал легкомысленной живостью, взял от своего театра плотничий инструмент <…> и понаделал дыр в заколоченной двери, так что увидел <…>, как обедала императрица, как обедал с нею обер-егермейстер Разумовский в парчевом шлафроке <…> и еще человек двенадцать из наиболее доверенных императрицы. Его императорское высочество, не довольствуясь тем, что сам наслаждается плодом своих искусных трудов, позвал всех, кто был вокруг него, чтобы и им дать насладиться удовольствием посмотреть в дырки, которые
50
«<…> камергерам, камер-юнкерам, <…> камер-лакеям, садовникам, всем было дано по мушкету на плечо; его императорское высочество делал им каждый день учения, назначал караулы; коридор дома служил им кордегардией, и они проводили там день» (Екатерина. С. 293).
51
«<…> он составил себе свору собак и начал сам их дрессировать <…> поместил их за деревянной перегородкой, которая отделяла альков моей спальной от огромной прихожей, находившейся сзади наших покоев. Так как альков был только из досок, то запах псарни проникал к нам, и мы должны были оба спать в этой вони. Когда я жаловалась на это, он мне говорил, что нет возможности сделать иначе, так как псарня была большим секретом» (Екатерина. С. 298–299).
Ей было невыносимо скучно и досадно с ним. [52]
Об их тогдашней жизни сохранилось красноречивое письмо – его к ней: «Madame, Je vous prie de ne point vous incommodes cette nuis de dormir avec moi car il n’est plus tems de me trompes, le let a OtOtrop Otroit, apres deux semaines de sOparation de vous anjourd’hui apres mide.
– Votre tres infortunOmari qui vous ne daignez jamais de ce nom Peter. Le… Xr 1746». – Мы сохранили орфографию и из скромности отправили перевод письма в примечания, [53] ибо по-русски эта петиция выглядит еще жалобнее, чем в оригинале.
52
«Как я ни была полна решимости быть в отношении к нему услужливой и терпеливой, признаюсь откровенно, что очень часто мне было невыносимо скучно <…>. Когда он уходил, самая скучная книга казалась восхитительным развлечением» (Екатерина. С. 347).
53
Перевод: «Милостивая государыня. Прошу вас не беспокоится нынешнюю ночю спать со мной потому что уже поздно меня обманывать, кровадь стала слишком узка, после двух недельной разлуки сегодня полдень. – Ваш несчастный муж которого вы никогда не удостаеваете этого имени Петр» (Петр III. С. 259, 267; в переводе имитируется пунктуация и орфография французского текста).
Впоследствии она сама говорила, что он почему-то всегда питал невольное к ней доверие, [54] тем более необъяснимое, что она его всегда от себя отодвигала.
Но, натурально, доверие доверием, а жизнь идет своим чередом, и великому князю тоже бывало досадно наедине с ней, а поелику он был человек легкий, то скоро возле него появились девицы и не девицы, которым с ним досадно не было.
Он не умел притворяться и без всякого злого умысла рассказывал ей о своих амурах [55] и в ее присутствии кокетничал с ее фрейлинами.
54
«<…> он почти навсегда сохранил это доверие до странной степени и помимо своей воли; он сам его не замечал, не подозревал и не остерегался» (Екатерина. С. 398).
55
«Я очень хорошо видела, что великий князь совсем меня не любит; через две недели после свадьбы он мне сказал, что влюблен в девицу Карр, фрейлину императрицы» (Екатерина. С. 281); впрочем, судя по мемуарам самой Екатерины, первые годы ее семейной жизни были мало омрачены изменами великого князя; лишь дойдя до воспоминаний о 1750-х годах, она начинает с методической пунктуальностью упоминать имена избранниц Петра Федоровича: принцесса Курляндская (дочь Бирона), девица Шафирова, вдова Грот, дочь Г. Н. Теплова, певичка Леонора, Елисавета Воронцова (см.: Екатерина. С. 327, 354, 357, 398). Насчет своих фрейлин она была убеждена, что они «все либо наперсницы, либо любовницы великого князя» (Екатерина. С. 404).
– Она была оскорблена, ибо не могла завести в отместку свой роман. И по придворным рассказам, и по собственной недолгой жизни здесь она должна была заметить, как опасна в России неразрешенная любовь: в лучшем случае ее избранника разжалуют в солдаты, в худшем
– ее саму сошлют в монастырь. Еще когда она была только невестой, трех братьев Чернышевых из свиты великого князя арестовали по подозрению в продерзостных соблазнах, не разбираясь, который из братьев более других ей приветлив. [56] Она не могла положиться ни на одну из своих горничных – стоило кому-то из комнатных девушек стать ее любимицей – ее тотчас выдавали замуж и она бесследно исчезала из виду великой княгини. Наверное, государыня Елисавета Петровна по собственной разгульной молодости помнила, что любимица горничная – незаменимая персона при свиданиях. – Значит, Екатерина могла добыть себе избранника только при намеренном попустительстве государыни. Способ получить попустительство был, но для того чтобы его использовать, пришлось ждать семь лет.
56
«Великий князь имел <…> троих лакеев, по имени Чернышевых, все трое были сыновьями гренадеров лейб-компании императрицы <…> Не знаю, по какому поводу старший Чернышев сказал однажды великому князю, говоря обо мне: „Ведь она не моя невеста, а ваша“. Эти слова насмешили великого князя <…>, и с той минуты <…> Андрея Чернышева, говоря о нем со мною, он называл „ваш жених“. Андрей Чернышев, чтобы прекратить эти шутки, предложил его императорскому высочеству, после нашей свадьбы, называть меня „матушка“, а я стала называть его „сынок“ <…>. Однажды <…> мой камердинер Тимофей Евреинов отозвал меня и сказал, что он и все мои люди испуганы опасностью, к которой я, видимо для них, стремлюсь. Я его спросила, что бы это могло быть; он мне сказал: – Вы только и говорите про Андрея Чернышева и заняты им <…>, что вы называете добротой и привязанностью, <…> ваши люди называют любовью» (Екатерина.
Новых Петра и Екатерину берегли и сохраняли так, что ни он, ни она, ни они вместе не делали за пределами своих комнат ни шагу без личного дозволения государыни. Они обязаны были сопровождать ее во всех ближних и дальних путешествиях, танцевать на всех балах и присутствовать на всех увеселениях. Без ее ведома они никого не могли принимать в своих апартаментах. Революция сорок первого года была слишком свежа в памяти: Франция и Пруссия продолжали искать себе в Петербурге партизан, чтобы, свалив канцлера Бестужева, переменить политическую систему России, и для того могли заманить в свои сети их императорские высочества. Время от времени проносились слухи о покушениях на здоровье и жизнь императрицы или являлись сами покусители. Как-то раз во время охоты под Мытищами к великому князю подъехал один поручик и, поклявшись в верности, сказал, что готов на все. Великий князь испугался и ускакал от опасного поручика, а на следствии выяснили, что тот злоумышлял поднять полк, в котором служил, против императрицы для возведения великого князя на престол. [57] Другой раз под подушкой государыни нашли заговоренные коренья и поняли, что кто-то хочет извести ее жизнь тайными чарами. [58] Призрак заговора парил над альковом Елисаветы Петровны – она велела переставлять кровать из одного угла опочивальни в другой, заколачивать те двери, которые сегодня служили парадными, и распечатывать забитые двери с черного хода; у нее не было определенного часа для отхода ко сну, для обеда или для одевания, так что никто из посторонних никогда не мог с точностью знать, где и что делает сейчас государыня. Посему свиту для новых Петра и Екатерины подобрали такую, чтоб императрица могла знать о каждом их движении, несущем угрозу государственной безопасности.
57
Речь идет об Иоасафе Батурине, офицере Бутырского полка, которого в 1749 г., после допросов, посадили в Шлиссельбургскую крепость; там он содержался 20 лет, пока, уже при царствовании Екатерины, не стал разглашать о том, что Петр III жив – за это он был сослан в Камчатку, откуда бежал вместе с другими камчатскими ссыльными в 1771 г.
58
В 1754 г. любимая служительница императрицы Анна Домашева положила под ее подушку заговоренные коренья – как сама она объясняла на допросах: для продления милостей государыни (см.: Екатерина. С. 380).
Им предоставляли апробировать будущую власть на ограниченных территориях: государыня подарила племяннику вотчины под Петербургом и Москвой – Ораниенбаум и Люберцы – им было чем заняться, кроме балов, маскарадов и куртагов. Государыня смотрела на их жизнь по-семейному: прежде чем допускать племянника и невестку до державных занятий – пусть со своим хозяйством управятся; пусть голштинский бюджет приведут в равновесие; пусть в Ораниенбауме строительство заводят; пусть мебель покупают, цветники разводят да долгов не делают. Сама государыня жила так в цесаревнах при покойной Анне Иоанновне: и на выходах обязана была присутствовать, и своим Царским Селом управляла неслышно, и в государственные дела не мешалась. Их дело сейчас – родить наследника, чтобы, упаси Боже, не пресеклась отрасль корени Петра Великого и Россия снова не вверглась в пучину революций.
Однако наследник не рождался ни в первый год после свадьбы, ни во второй, ни в пятый, ни в седьмой.
Весной 1752 года на домашних концертах великого князя все чаще стал появляться камергер Сергей Салтыков. «Он был прекрасен, как день, – вспоминала Екатерина через много лет, – и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, которые дают большой свет и особенно двор. Ему было 26 лет; вообще и по рождению и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся».
– А ваша жена, – спросила она его, когда он впервые признался ей в своих мечтах, – жена, на которой вы женились по страсти два года назад, в которую вы, говорят, влюблены и которая любит вас до безумия, – что она об этом скажет?
Салтыков отвечал, как обычно отвечают на такое кокетство – что дорого приходится расплачиваться за ошибки юности, что ослепление прошло, что не все золото, что блестит…
– Почем вы знаете, может быть, мое сердце занято? – спрашивала она ( Екатерина. С. 352–353).
Но он видел, что соперников ему нет и что она с каждым днем слушает его внимательнее. Эти разговоры украдкой – во время танцев, концертов или охоты – продолжались несколько месяцев, пока о них наконец не доложили государыне. Тогда Елисавета Петровна призвала к себе Марью Чоглокову (Марья Чоглокова заведовала свитой великой княгини и следила за ее благонравием; ее муж делал то же в отношении великого князя).
Если государыня бывала чем-то недовольна, она никогда не начинала с того, что ее беспокоило, а по обыкновению всех истерических женщин ухватывалась за какой-нибудь предлог и долго надо было слушать ее гнев, пока поймешь, чем же, собственно, она встревожена. [59] Так и в тот день она начала выговаривать Чоглоковой за то, что великая княгиня вечно одета в костюм для верховой езды, что она слишком много времени проводит на коне, что она ездит на мужском седле, что костюм ее неприличен, что сама государыня, если и надевает мужскую одежду, то лишь только сходит с коня, тотчас меняет платье, что вообще такая манера ездить верхом опасна для женского здоровья, что из-за этого великая княгиня не может родить…
59
«<…> в это время очень часто случалось, что когда ея императорскому величеству хотелось браниться, то она не бранила за то, за что могла бранить, но ухватывалась за предлог бранить за то, за что и в голову не приходило, что она может бранить» ( Екатерина. С. 355).
Тут Чоглокова осторожно заметила, что рождению детей предшествуют другие причины и что, быть может, великий князь такой причины совершить не может. [60] – То была первая страшная месть новой Екатерины новому Петру за семь лет скуки и досады.
Видимо, государыня была слишком опешена таким объяснением, ибо учетверила свой гнев и стала кричать, что Чоглокова должна усовестить их императорские высочества, что она взыщет с нее за небрежение своими обязанностями и что Чоглокова и ее муж позволяют водить себя за нос соплякам.
60
«Когда мы однажды приехали в Петергоф на куртаг, императрица сказала Чоглоковой <статс-даме Екатерины>, что моя манера ездить верхом мешает мне иметь детей <…>. Чоглокова ей ответила, что для того, чтобы иметь детей, тут нет вины, что дети не могут явиться без причины и что хотя их императорские высочества живут в браке с 1745 года, а между тем причины не было» (Екатерина. С. 355).