Павел I
Шрифт:
Конечно, зная наперед, как сложится его судьба, можно усмотреть в нежелании преодолевать трудности учебы – залог ума разбросанного, в припадочных закидываниях головушки – залог нрава истерического, в накатах страха – залог души подозрительной, а в сопряжении этих свойств – залог беспокойного будущего подданной такому человеку державы.
Но повременим с умозаключениями – слишком скудны пока сведения, да и кто из нормальных детей постоянен, трудолюбив, терпелив, бесстрашен? Вот доживем до 1764 года, когда Порошин, в одушевлении от своей идеи, примется вести поденные записи о жизни своего ученика – и тогда составим подробное расписание наклонностям Его Высочества.
А пока вернемся к жизни взрослых.
Мы покинули их в минуту высокоторжественную и всерадостную, а вернувшись, находим в состоянии тревожном и опасном.
В год рождения внука государыне Елисавете Петровне исполнилось сорок пять лет. Погрузнев
С осени 1755 года государыня стала кашлять кровью, задыхаться при ходьбе и беседе, зачастила колика, опухали ноги. И хотя о ее трудном состоянии знали только избранные близстоящие, скоро в Петербурге не оставалось человека, который бы не размышлял о том, что будет, если жизнь ее пресекнется: будет новый царь – Петр Федорович, и кто бы что ни говорил о неудовольствии государыни своим племянником и о ее якобы намерении объявить наследником младенца внука, – никаких публичных намеков на то сама она не производила, ибо думать о смерти не хотела. Она пыталась вести прежний образ жизни и в минуты облегчения выходила на балы, на спектакли, на обеды и ужины. Как-то раз, через полгода после начала недуга, она сказала невестке, что теперь чувствует себя значительно лучше.
«Ох, эта колода! Умерла бы она скорее», [64] – думала невестка, сладко улыбаясь ей в лицо и рассчитывая в уме план своих действий: лишь только она получит известие о последней агонии – то, не мешкая ни минуты, отправится в покои сына; скоро прибудет по ее зову Разумовский, и она передаст Павла ему на руки; тем временем ко дворцу подходят преданные гвардейцы – человек двести пятьдесят – может быть, их помощь не потребуется, но коли вдруг Шуваловы захотят, минуя родителей, объявить младенца Павла императором, чтобы править от его лица, они будут арестованы; уверившись в том, что гвардейцы заняли подступы к дворцу, Екатерина идет в покои к умирающей государыне, куда уже прибыли верные ей близстоящие лица, и лишь только Елисавета Петровна испустит дух – все близстоящие немедленно присягают Его Величеству Петру Третьему и Ея Величеству Екатерине Второй – совместникам в предстоящем царствовании. Что сделается потом с Его Величеством – она тогда еще не рассчитала: может быть, если станет благоразумно себя вести, – то пусть считается императором: не мешал бы только.
64
Эта цитата, как и последующий план действий Екатерины на случай смерти императрицы Елизаветы в 1756 г., цитируется по ее письмам за август-сентябрь 1756 г. к английскому посланнику в Петербурге Ч. Уильямсу (см.: Чечулин. С. 94—102).
За двенадцать лет жизни при русском дворе Екатерина, несмотря на тесно очерченный круг ее жизни, составила себе славу женщины, приятной во всех отношениях. Она похорошела, и то, что некогда, в минуту ее явления сюда, казалось несоразмерностями лица и фигуры, теперь, в пору расцвета, чудесно преобразовалось: не бледность покрывала теперь чело, а гладкая, чистая кожа, своей белизной безукоризненно гармонирующая ровному ряду зубов, живой игре румянца и пышным волнам каштановых волос, всегда уложенных в такую обширную прическу, что ее узкое лицо выглядело совершенно русским; далеко выдающийся нос, благодаря правильной линии переносицы, вырисовывал классический римский профиль; серые глаза – ясные, проницательные, веселые и томные – отсвечивали лазурными искрами; неловкий рот превратился в живые, улыбчивые уста; когда-то длинная, а теперь стройная шея, гибкий стан и плавные движения казались величавыми, и даже подбородок, по-прежнему выдававший твердую волю, – все придавало теперь ту неизъяснимую женскую силу, которая в приличном обществе называется du comme il faut. Не любить эту женщину можно было только будучи отвергнутым ею.
Она старалась угодить всем, и хотя могла быть дерзка и злоязычна в обращении с теми, кто ей особенно досадил, даже Шуваловы, особенно Александр Иванович, [65] обязанный по должности блюстителя великокняжеского двора чаще своих братьев испытывать ее злость, – так вот, даже Шуваловы в трудную для себя минуту могли бы согласиться с объявлением ее правительствующей императрицей (разумеется, если она гарантирует незыблемость их монополий).
Сама государыня говорила, что племянник ее дурак, а вот невестка – очень умна (см. Екатерина. С. 457). Сам племянник, как ни избегал общества своей слишком умной жены, в трудные минуты приходил за ее помощью и даже, говорят, передоверял ей,
65
См. об отношениях Екатерины с А. И. Шуваловым и его женой: «<…> я выказывала им глубокое презрение, я заставляла других замечать их злость, глупости, я высмеивала их всюду, где могла, всегда имела для них наготове какую-нибудь язвительную насмешку» (Екатерина. С. 386).
С течением времени границы попустительства расширялись – не оттого, что Елисавета Петровна доверяла невестке больше свободы, а потому, что, благодаря умному угождению Екатерины, надзиратели и соглядатайницы за ее нравственностью постепенно превращались в ее сообщников и наперсниц.
И вот уже кто-то говорит с восхищенной завистью ее новому избраннику – графу Понятовскому: «Вот женщина, из-за которой порядочный человек мог бы вынести без сожаления несколько ударов кнута» ( Екатерина. С. 422). Сколько ныне таких порядочных людей в Петербурге – уже не сосчитать, ибо, если иметь в виду не только то, что имел в виду собеседник Понятовского, но вообще свойства симпатии – можно сказать: не было при дворе человека, который бы не получил от Екатерины знаков ее внимания.
Генеральный способ снискания любви – подарки. И Екатерина тратила больше половины своего тридцатитысячного содержания на задаривание придворного общества. У нее было подробное расписание именин всех сколько-нибудь близстоящих к государыне персон, и в день своего ангела каждая из персон получала от великой княгини небольшой подарочек – хотя бы оранжерейные цветы и фрукты. [66] На ее праздниках в Ораниенбауме выставлялись не только царские блюда и вина, но заводились даровые лотереи, и каждый уносил с собой небольшой, хоть на сто рублей, но выигрыш.
66
См. собственные слова Екатерины: «<…> я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала об их здоровье, советовала, какие употреблять им средства в случае болезни, терпеливо слушала бесконечные их рассказы об их юных летах, о нынешней скуке, о ветрености молодых людей, сама спрашивала их совета в разных делах и потом искренне их благодарила. Я узнала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дур; знала, когда которая из этих барынь именинница. В этот день являлся к ней мой камердинер, поздравлял ее от моего имени и подносил цветы и плоды из ораниенбаумских оранжерей» ( РА. 1873. Кн. 3. Ст. 336–337).
– Это у меня от Ея Императорского Высочества, великой княгини, – говорили веселые гости, – она сама доброта, она всем сделала подарки; она прелестна; она смотрела на меня с веселым любезным видом (см. Екатерина. С. 427).
Она догадалась, как приноровиться к здешним нравам. Она видела, что, несмотря на итальянскую оперу и архитектуру, несмотря на прочие европейские моды и привычки, словом, несмотря на всю силу ревнования Западу, – в России есть нечто, что никогда не позволит ей стать западной страной в полном смысле слова, что всегда будет сохранять ее особенную стать – неважно, как эта стать называется: Святой Русью или Российскими Европиями.
Язык, вера и немыслимость эмиграции – вот три силы, затягивающие узел здешнего патриотизма. Можно разговаривать на балах и в театре только на французском или немецком наречии, можно выстроить себе дворец с кружевной резьбой как на алансонских манжетах, можно обставить дом мебелью, доставленной прямо из Парижа от маркизы де Помпадур, [67] можно свободно читать Вольтера, а жития святых не читать – и даже не делать вид, что вы их когда-нибудь читали. Но если вы хотите, чтобы вас числили верным подданным, надо уметь на чистом русском языке разговаривать с нижестоящими чинами, с прислугой и с гвардией, надо знать наизусть Символ Веры, соблюдать посты и не пропускать церковных служб, надо исключить вероятность вашей смерти под чужим небосводом.
67
Имеются в виду дом И. И. Шувалова в Петербурге и меблировка дома М.И. Воронцова. (см.: Екатерина. С. 424, 405).