Павел II. Книга 1. Пронеси, господи!
Шрифт:
— А я не киргиз вовсе. Я кыргыз, так правильней. А прописка у меня московская, а в армию меня не взяли вовсе!
Мальчик явно лез на рожон. Цукерман тихо напевал что-то хасидское, не лишенное благозвучия. Или японское? Каратэк все-таки.
— А прислал меня махатма. Вы про него не знаете.
— Видали мы таких махатм… — Форбс осекся. К ужасу своему он понял, что именно напевает Цукерман: это было «Белое Рождество»… А еще еврей называется. Вот почему не получилось мысленного блока из привычной мелодии «Мост через реку Квай», — победно сжигая все мосты, шествовало Рождество. Но все же генерал взял себя в руки.
— Мы кое-что знаем. И про некоторых махатм.
— Не можете
Кажется, и русский у мальчика был какой-то необычный.
— Пока что ты сделаешь следующее: отдашь мне письмо, — сказал Форбс. Именно мне ты его должен передать. Несмотря на все твои умения.
Мальчик сделал попытку снять трусы — очевидно, хотел вывернуть их наизнанку и перейти в газообразное состояние. Форбс пожалел, что это не его сотрудник. Умение было редкое, собственно, генерал даже не припоминал, чтобы оно вообще ему встречалось за сорок лет работы.
Цукерман врезал мальчику под правое ребро, и желание делать лишние движения у того явно отпало. Но он продолжал сопротивление, пусть хоть на словах.
— Махатма велел отдать письмо толстому человеку с усами, который кино любит! Понятно? Махатма велел только ему отдать.
О, не зря Форбс корпел всю ночь!..
— Не зря, товарищ генерал. А вдруг, почем вы знаете, через меня вам продиктуют требование этого человека отдать?
Все-таки плохо, что мысленная блокировка не получалась. Мальчик был очень сильным телепатом. Но вдруг Уоллас ошибся в сроках, вдруг Советы начнут прямо нынче требовать включения в США? Мальчик молчал. Молчал и генерал. И тогда, перейдя на почти понятный русский язык, неожиданно заговорил Цукерман.
— Мальчик-мальчик, а мальчик, ты решил с нас иметь?
Мальчик обернулся с удивлением.
— Ты думаешь, мы не сделаем с тебя водяной пар еще раз? И не нагреем его как следует быть? Ты, я вижу, первый раз решил крутить бейтцим старому раввину. Это-таки может плохо кончиться. А что, у твоего махатмы большие погоны?
— У него нет погонов, — угрюмо ответил мальчик, — он махатма.
— Ты знаешь, ты совсем наивный. Чтоб ты знал, ма-хатма в штатском очень даже часто бывает. Ты думаешь, старый раввин не умеет читать мысли, так он уже не видит тебя насквозь? Тебе дали московскую прописку, так махатме дали две, на каждый погон!
— У него одна, ему не дали, у него и так есть.
— Ты знаешь, мальчик, когда я был такой же маленький пацан, как ты, один гауляйтер тоже предлагал мне прописку! Но я не был такой поц, как ты, я отлично понимал, что его прописка будет в Аушвиц! Правда, гауляйтер не крутил мне, что он махатма. А твой махат-ма совсем дурак, он думает, что старый раввин не сумеет забрать у него еще больше, чем уже забрал, что он всегда будет телепат, а старый раввин не будет?
Форбс, передоверив бразды допроса магу, с интересом слушал. Похоже, что газообразный мальчик собирался перейти к жидким процедурам, иначе говоря, разреветься. Старый еврей нашел какое-то его больное место. Нет, и этого мага, со всеми его придурями, тоже невозможно недооценить, — подумал Форбс и мысленно просвистал первые такты «Моста через реку Квай», что знаменовало переход к победному настроению. Цукерман тем временем встал, оперся руками на перила лесенки, как коршун, навис над мальчиком и продолжил загробным голосом:
— Ты в барокамере, мальчик! Финская баня, градусов сто двадцать, по этому вашему хваленому Цельсию! Нам будет с господином генералом таки цимес, а что будет с тобой — возьми в голову!
— Господин раввин, во имя Иеговы, одну минутку, — прервал генерал разоравшегося мага, — может быть, мы все-таки приступим к допросу? Или к переговорам?
Мальчик обреченно посмотрел на него и внезапно выпалил:
— Скажите, а в ваших тюрьмах копать заставляют?
— Это зависит от тяжести преступления и добровольного признания вины, машинально ответил Форбс.
— Что вы хотите знать?
— Все: как ты попал сюда, кто твой махатма, кто его начальник. Кто тебя прислал сюда, к кому, с каким поручением. Говори!
— Тогда я должен говорить с вами… с глазу на глаз.
— Ой, гвулт! Вейз мир! Ничего, мальчик, говори смело, раввин закроет глаза и ты с генералом будешь с одного глаза на другой! — Цукерман картинно зажал глаза руками. Мальчик помолчал.
— Я должен был передать… — мальчик сильно помедлил, прежде, чем продолжить, собрался с силами и выпалил: — товарищу Хрященко должен был передать письмо от другого товарища генерала, я его фамилии не знаю!
— Сюда! Быстро! — рявкнул Форбс.
Мальчик вытащил из-за резинки трусов помятый серый конверт. Форбс взял его и бесцеремонно открыл. Углубился в чтение. Он не все понимал сразу, но с первого взгляда осознал, что отправитель письма не то поленился письмо зашифровать, не то за этим был какой-то провокационный ход. Письмо было адресовано фальшивому поляку, а вот от кого — пока что неясно.
«Дорогой Тема, — гласило письмо, — ты, значит, жив-здоров. Уже двадцать лет как мы без связи с тобой и думали, ты пошел на мыло. Но теперь узнали, что не пошел, спасибо товарищу Живкову. Ты уже давно генерал-майор и представлен к очередному званию. Через этого мальчика черкни хоть строчку-другую, но только по-болгарски и только левой рукой. Расскажи, что там творится. Думаю, ты знаешь, что у нас скоро будет царь, но кто он, откуда возьмется, мы не знаем, наш предсказатель не видит „левый нижний угол“, а царь, он говорит, как раз там. Нам про царя все знать необходимо, потому что свое место терять никому не хочется и при царе, и тебе, думаю, тоже, так что ты скорее давай сообщай, кто царем будет…»
Форбс дочитал письмо до конца, письмо недвусмысленное, написанное на машинке, без какой бы то ни было подписи. Допрашивать мальчика дальше не имело никакого смысла, он не знал почти ничего из того, что генерала интересовало. Форбс встал.
— Жить будешь здесь, — сухо сказал он, обращаясь к скрюченному на полу посланцу махатмы, — а все, что нужно, тебе принесут. Если поклянешься… Аллахом, кажется? — и… комсомольским билетом, что прекратишь фокусы с выворачиванием трусов, тебе их оставят, нет — отберут. По всем вопросам обращаться к часовому, он вызовет меня, или, — Форбс посмотрел на мага, тот кивнул, и генерал продолжил, — к господину раввину. Кстати, обращаться к нему «господин раввин», а ко мне — «господин генерал», никаких «товарищей»!
— Я лучше к вам буду, господин генерал, — ответил мальчик. Ненависть к человеку, который, кажется, обхапал его махатму по всем чакрам, сочилась в нем изо всех пор, заглушая даже страх перед копанием земли.
Форбс медленно доплелся до своего кабинета и плюхнулся в кресло. Поглядел на часы: четверть второго. Подчиненные, видать, уже отпраздновали, хотя сквозь пол — это сквозь треть фута свинца, выходит! — все так же доносилось «Белое Рождество». Господи, бедный Лавери. Бедный я. Интересно, хуже романовское дело, чем аборт, или все-таки нет? Жить бы в лесу… как Пушечников. Землю бы пахать, тоже, кстати, типично древнекитайское занятие. Или чтоб за меня пахали, а я это, луну бы в колодце… Лотосы, драконов хребет горного кряжа, одинокий гусь, летящий со стороны северной границы, следы лебединых лап на снегу, глядение с башни на запад, никаких чтоб ни русских, ни американцев, лучше бы вообще никого!