Павленков
Шрифт:
Выход нового издания перевода книги А. Секки сопровождался, естественно, новыми претензиями цензуры. Об этом подробно рассказывается в прошении Павленкова, направленном 22 декабря 1879 года на имя начальника Главного управления по делам печати В. В. Григорьева. «Третьего дня было заарестовано до выхода в свет изданное мною сочинение Секки “Единство физических сил” (2-е издание), — пишет Павленков. — Представитель цензурного комитета объяснил мне, что задержание книги последовало за приложение к книге Секки двух лекций Тиндаля и Баркера, и что если я соглашусь их вырезать, то издание будет немедленно выпушено. Так как я готовил 2-е издание Секки к съезду естествоиспытателей, уже открывшемуся, то арест книги нарушает все мои расчеты, а потому я готов пожертвовать обоими приложениями, лишь бы
Как видим, в короткие месяцы после возвращения из вятской ссылки Павленков не тратит времени даром. Но не долго продолжалось его увлечение работой. Издатель Павленков теперь ведь до самого своего последнего часа в царской России будет оставаться лицом политически неблагонадежным. Полиция постоянно проводила у него обыски: не обнаружится ли причастности издателя к тем или иным крамольным действиям противников самодержавного режима? 25 февраля 1879 года Флорентий Федорович подвергается аресту. До 5 мая, то есть в течение двух с половиной месяцев, он содержится в заточении в одиночной камере дома предварительного заключения. Причина ареста издателя так и не была прояснена. В. Д. Черкасов предполагал, что поводом послужили знакомство Ф. Ф. Павленкова и деловые отношения с арестованным тогда по делу Зиновьева М. П. Надеиным.
Имеются также свидетельства, что Павленков сочувственно относился к террористическим действиям против существующих в России самодержавных порядков, которые осуществлялись сторонниками «Народной воли». В. Г. Короленко в «Истории моего современника», коснувшись этой темы, так передавал умонастроение Павленкова той поры, когда они находились в одной камере в Центральной пересылочной тюрьме Вышнего Волочка, ожидая навигации, чтобы быть отправленными в административную ссылку в Сибирь.
«Он был “сочувствующий” — это несомненно. Однажды в нашей камере затеялся разговор о том, что можно делать для политического развития России, кроме террора. Я продолжал доказывать, что необходимо поднять уровень сознания в народе, что для этого необходимо идти с широкой проповедью культуры со стороны мирной интеллигенции и нелегально проводить только политические взгляды о необходимости изменения строя. Павленков резко возразил: просвещение подавляется, учитель превращен в казенную машину для обучения азбуке, а идейная работа требует совершенно “сверхсметных” качеств со стороны пропагандистов. Остается только один путь. Это — “террор”». Вслед за этим В. Г. Короленко приводит такой комментарий к этому эпизоду: «Меня поразил тогда решительный тон, прозвучавший в этом возражении. Вообще мягкий и слабый голос Павленкова звучал какими-то гневными тонами. Большинство собеседников с ним соглашались. Это носилось в воздухе… Это была сила вещей».
Подобное утверждение находим и в воспоминаниях еще одного павленковского товарища по несчастью С. П. Швецова. Ему также довелось коротать длинные месяцы вышневолоцкого заключения в одной камере с Флорентием Федоровичем. «Как ни возмутительно и по формам своим ни глупо было это постоянное преследование Ф. Ф. Павленкова со стороны администрации, — писал Швецов, — но я все-таки должен признать, что чутье не обманывало ее: Павленков, конечно, был одним из самых упорных врагов царской власти. Ко всему дому Романовых и к личности Александра II он питал глубокую ненависть, — иначе я не могу охарактеризовать его к ним отношения.
— Их всех нужно уничтожить без остатка, — говорил он мне не раз.
И это в его устах не было фразой, а являлось твердым убеждением, годами выношенным и много раз продуманным. В этом убеждении он стремился утвердить и других». Швецов рассказывает, что у него самого в вышневолоцкий период к царской власти давно уже было определенно отрицательное отношение, но в душе все еще сохранялся известный налет ореола, каким в то время в глазах многих еще было окружено имя Александра II. Но 19 февраля 1861 года, освободившее от позорного рабства миллионы русских
Поэтому, как бы ни конспирировал Флорентий Федорович свои убеждения, а утаить их от властей было непросто. Так что после относительно скорого освобождения весной 1879 года Флорентий Федорович непродолжительное время остается на свободе, занимается реализацией своих издательских начинаний.
19 ноября того же года происходит взрыв царского поезда под Москвой. А через два дня Флорентий Федорович оказывается в одиночной камере дома предварительного заключения. Он, безусловно, никакого отношения к данному акту не имел, но у него производят обыск и обнаруживают номер газеты «Народная воля». Этого было достаточно, чтобы он просидел в одиночке до марта 1880 года, пока не состоялось решение особой комиссии о высылке его в административном порядке в Восточную Сибирь. Тут же его обрядили в арестантские холщовые порты, рубаху и серый халат и доставили в Вышневолоцкую политическую тюрьму.
Эта тюрьма не вызывала того тягостного чувства, которое производили обычно другие подобного рода заведения царской империи. Возможно, причиной тому было, что смотрителем ее назначили отставного солдата Лаптева, внешне хоть и сурового формалиста, но не рассматривавшего заключенных как своих врагов, не стремившегося ущемлять без нужды их интересов.
Так, например, заключенные постановили, чтобы из рациона был исключен белый хлеб. Это считают роскошью. Желающие могли приобретать его за собственный счет. И некоторые из заключенных к утреннему ячменному кофе стали покупать себе бублики. Вот эти бублики и стали причиной разграничения всего населения Вышневолоцкой тюрьмы на две прослойки — «аристократов» и «демократов». «Ни Анненский с Павленковым, ни Короленко к “аристократам” не принадлежали, даже в такой мелочи не желая выделяться из среды остальных товарищей, не имевших средств позволить себе даже и такую скромную “роскошь”. В Пааленкове и Анненском, как людях значительно старших поколений, эту черту мы очень ценили», — заявлял впоследствии один из бывших заключенных.
В. Г. Короленко в «Истории моего современника» подробно описывает немало интереснейших подробностей своего совместного с Павленковым пребывания в Вышневолоцкой тюрьме.
«Утром туда внесли еще одну кровать, уже седьмую. Лаптев сообщил обитателям, что на этот раз к ним прибыл “майор” Павленков. Вид у Лаптева был особенно торжественный, — замечает Короленко. — Смотритель, безусловно, гордился тем, что под его начальством состоят и коллежские советники, и “майоры”…» Затем он пишет: «…В тот же день, после вечерней проверки, дверь нашей камеры открылась, и в нее вошел Ипполит Павлович. Он пришел познакомиться с “майором”. Войдя, он прямо подошел к его койке и, попросив дозволения, присел на ближайшую кровать.
Я очень жалею, что не могу воспроизвести эту картину. Друг против друга сидели два человека, представлявшие прямую противоположность. Лаптев, огромный, неуклюжий, с топорным лицом простодушного гиганта, в мундире, застегнутом на все пуговицы, как будто он явился к начальству. И против него — маленький человек в арестантском халате, с маленькими чертами лица и вздернутым носиком. Его живые темные глаза сверкали лукавой усмешкой…
Некоторое время оба молчали и глядели друг на друга. Лаптев начал первый:
— Как же это, господин “майор”?..
— То есть?..
— То есть… За что же?..
Павленков пожал плечами и усмехнулся.
— Не знаю, — сказал он кратко…
— Ну… может быть, все-таки… хоть догадываетесь?..
— И не догадываюсь, — решительно сказал Павленков и, тотчас же, кинув исподлобья взгляд своих быстрых глаз на смущенное лицо Лаптева, прибавил: — А ведь я знаю, что вы сейчас подумали, господин смотритель.
— Это не может быть, — сказал Лаптев с сомнением.